Прохожий
Шрифт:
Плотная развеска была очень похожа на ту, которую можно было наблюдать у Юлии Петровны, с одним существенным отличием – здесь были только ценные полотна. Картины покойного художника Снегирева коллекционера Кожемякина не заинтересовали бы даже в качестве курьеза. При полном отсутствии морали Николай Сергеевич обладал безукоризненным вкусом и дьявольским чутьем.
– Не смотрите, дорогая, ничего нового не увидите. – Покружив вокруг стола, Николай Сергеевич присел на стул рядом с Александрой. – У меня сегодня, собственно, не продажа, а секретный разговорчик.
Внутренне
– Слушаю вас очень внимательно!
Кожемякин поерзал на сиденье и устремил в пространство загадочный взгляд маленьких мутных глаз. Могло показаться, что у него катаракта, но Александра знала – коллекционер отлично видит и не пользуется очками.
– Видите ли, Сашенька, – задумчиво проговорил он, обращаясь, впрочем, не к Александре, а к умывающейся девушке на советском полотне тридцатых годов прошлого века. – Дельце особенного свойства.
«Краденка», – решила художница и осталась безмолвна.
– Вот, предлагают кое-что приобрести, и я не прочь, – продолжал Кожемякин. – Но требуется экспертиза. У меня возникли сомнения.
– В подлинности? – рискнула спросить Александра, хотя по опыту знала, что рядом с Николаем Сергеевичем лучше всего молчать и слушать.
– В авторстве, – сообщил тот умывающейся девушке на картине. – Мне кажется, автор не тот. И дело очень-очень деликатное. Такое дело требует тишины, понимаете, дорогая моя?
– Да, вполне, – кивнула художница. – Но хотелось бы ясности.
– Вот и мне тоже хотелось бы, – вздохнул Кожемякин и перевел наконец взгляд мутных глаз на Александру, чем доставил ей мало удовольствия. – Хорошо бы вы за это взялись. Я вам доверяю, а это знаете… Дорогого стоит.
– Так что от меня требуется? – осведомилась Александра, снова припомнив эпизод с краденой картиной и выругавшись про себя. – Установить авторство?
– Совершенно верно, установить авторство, но так… – Николай Сергеевич сделал многозначительную паузу. – Так, чтобы продавец ничего этого не… Чтобы ни мур-мур, понимаете, дорогая?
Александра поняла. Ей часто случалось иметь дело с клиентами, которые не знали, чем именно они обладают. Причем кто-то в разы преувеличивал ценность товара, кто-то преуменьшал. Кожемякин явно взял какой-то след и надеялся крупно нажиться на невежестве продавца, это было ясно.
– Вы знаете мои принципы, – ответила она. – Я всегда действую в интересах заказчика и не болтаю много.
– Поэтому я к вам и обратился, Сашенька! – обрадовался Кожемякин, и его широкая, все еще тяжелая ладонь легла ей на плечо. Александру передернуло. Она улыбнулась. – Картины будут у меня завтра, около полудня. Я настоял, чтобы мне их привезли на дом для подробного ознакомления. Надеюсь, что и вы к тому времени подъедете?
Художница кивнула и встала:
– Я приеду. Сориентируйте, пожалуйста, хоть примерно, что за картины.
– Да ничего особенного, – отмахнулся Николай Сергеевич, также поднимаясь со стула. – Пара этюдов, конца семидесятых, советские. Так владельцу сказали в антикварном магазине, куда он их притащил. Сам владелец
Коллекционер презрительно надул увядшие лиловатые губы.
– Я эти этюды в руках не держал, мне оценщик из магазина прислал фотографии, – продолжал Кожемякин. – У нас с ним уговор, откладывает для меня вкусненькое.
Николай Сергеевич хищно сощурился.
– Так вот, владелец оставил этюды на реализацию, и знакомый мой из магазина считает, что это Майя Копытцева. Подписи там нет, этюды вообще не часто подписывают, вы знаете. Я к Майе хорошо отношусь, но цена этому всему – полтинник штука. Больше не дам, у меня не аукцион. Там и за сто тысяч рублей может уйти. Навяжется какой-нибудь блаженный и купит.
– А вы считаете, что оценщик ошибается? – осведомилась Александра.
– Копытцеву я знаю, – задумчиво произнес коллекционер, обводя взглядом картины на стенах. – Даже лично с нею был знаком, с покойницей. И в мастерской у нее в Ленинграде бывал. Похоже, очень похоже, что это она, матушка, к тому же и плодовита была очень. Но…
Он сделал паузу, уставившись на картину, изображавшую солнечную веранду, окруженную цветущими кустами. Наклонил голову, словно рассматривая полотно впервые.
– Что-то мне говорит – там не Копытцева, – почти шепотом сообщил Кожемякин. – Какая, к черту, Копытцева? Но мне нужно увидеть, понимаете? Понюхать, так сказать. Не Копытцева это. Выколите мне глаза, если я ошибаюсь!
Когда коллекционер превращался в эксперта, Александра забывала об отвращении, которое он ей внушал. Она начинала испытывать уважение к его огромному опыту и невероятному чутью.
– У вас есть версии, кто это может быть? – спросила художница, тоже невольно перейдя на шепот.
–Вам скажу, Сашенька,– после краткой заминки ответил тот.– Вы молчать умеете, редкое качество. По моей версии, это может быть Александр Герасимов. И тогда цена всему этому… На российском внутреннем аукционе эстимейт [3] одного этюда может быть выставлен от полумиллиона рублей до полутора. И он будет превышен.
Ошеломленная Александра молчала, и Кожемякин с торжествующим видом закончил:
3
Эстимейт (оценка) – минимальная цена, которую эксперты аукционного дома устанавливают для продаваемого лота.
– И если я прав, то это никакие не семидесятые годы, а одна тысяча девятьсот четырнадцатый, перед самой Первой мировой. Скорее всего.
Художница пришла в себя.
– Но по каким признакам вы это предполагаете? – осторожно осведомилась она.
– Так, бывал пару раз в Красноярском государственном музее, – загадочно ответил коллекционер. В его мутных глазах горели огоньки, словно кто-то светил через грязные окна фонариком.
– Значит… – начала Александра и осеклась. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.