Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Путь на остров Самос занял несколько дней, и эти дни, проведенные в раздумьях и борьбе с собственной гордостью, отняли у Тиберия сил не меньше, чем год жизни на Родосе в условиях общего агрессивного неодобрения. Ему было уже 42 года. Свою службу он начал задолго до рождения Гая Цезаря, и к тому времени, как Гай появился на свет, Тиберий уже был прославленным полководцем и полезным для государства чиновником. Долгие часы ожидания, которые Тиберий проводил на корабле, в оцепенении разглядывая проносившиеся мимо волны или бесконечно расхаживая по палубе, сопровождались горькими раздумьями. Он опять вспоминал покойного брата и со
Наконец корабль причалил в самосской гавани. Испытание начиналось. Тиберий непроизвольно съежился, чтобы плечи не казались такими широкими, чуть ссутулился, чтобы не очень смущать Гая превосходством в росте, и разместил на лице самую угодливую и верноподданническую из своих улыбок.
Центурион, начальник охраны нового малоазийского наместника, встретивший Тиберия в порту, временно запретил ему являться к своему господину с визитом. До выяснения обстоятельств. Так что Тиберий начал терпеть унижения еще до встречи с Гаем. Однако маску смирения, которую он надел, снимать не полагалось, и Тиберий даже поблагодарил центуриона за хорошую службу и заботу о безопасности Гая. Переночевал он в дешевой гостинице, не предназначенной для высоких гостей.
Резиденция Гая располагалась в большом поместье — в просторном доме, принадлежавшем ранее прежнему наместнику и являвшемся в каком-то смысле государственной собственностью. Тиберий был допущен в резиденцию один — Фигула в качестве сопровождающего ему взять с собой не позволили. Пройдя несколько кордонов стражи и на каждом шагу подвергшись короткому, но неприятному допросу (а на последнем кордоне — даже осмотру на предмет спрятанного в складках тоги оружия), Тиберий вошел на территорию резиденции.
Его поразило количество народа, бывшего там. Множество людей в белых тогах с сенаторскими и всадническими полосами, военные в латах, должностные лица из Греции в плащах поверх хитонов и представители парфянской и армянской знати в своих богато украшенных, но все же варварских кафтанах и штанах, заправленных в сапоги с загнутыми вверх носами. Среди посетителей и гостей Тиберий увидел немало знакомых, и не только среди тех, кто носил тоги, но и среди парфян и армян, в частности — тех, кто благодаря ему, Тиберию, в свое время сохранил голову и состояние. Уж эти-то несколько человек должны были помнить! Но… как бы не помнили.
Римские знакомые не притворялись — им не было нужды делать вид, что Тиберий им незнаком. Им даже полагалось его узнавать — как же не узнать врага своего хозяина? На приветствия Тиберия они подчеркнуто не отвечали, провожали его взглядами — кто насмешливым, а кто и злым. Переговаривались между собой, обсуждали дальнейшую судьбу Тиберия и даже не понижали голосов. Поприветствовав всех, Тиберий прошел, куда ему было указано, — в дом, где его должен был принять новый наместник.
Гай сидел в высоком кресле со спинкой и подлокотниками, небрежно развалившись и выпятив нижнюю губу. Вероятно, он полагал, что у чиновника такого ранга губа обязательно бывает выпячена, а то его не станут воспринимать с надлежащей серьезностью. Он выдержал долгую паузу после того, как Тиберий, улыбаясь, приблизился и поприветствовал его.
Военные, окружавшие кресло Гая (а в комнате в основном были военные), разглядывая посетителя, старались
— Я не мог не приехать к тебе, уважаемый Гай Цезарь, — сказал Тиберий, прерывая паузу. — Я поздравляю тебя с высоким назначением и радуюсь вместе с тобой.
Он рассматривал Гая, которого не видел больше пяти лет. Безусловно, мальчишка изменился с тех пор. Можно сказать, что возмужал, но, можно сказать и так: постарел. Насколько это слово применимо к девятнадцатилетнему юнцу. Верно говорится, что порочная жизнь старит человека сильнее всякого труда. Лицо Гая было нездорово бледностью человека, долгое время проводившего ночи в пьяных разгулах. Но, приобретя большой и сомнительный опыт, Гай остался мальчишкой, которому доверена большая власть. Опытный политик не станет так открыто выражать свои чувства в присутствии подчиненных. Тем более — родственные чувства.
— Ты мог и не приезжать, — сказал Гай неожиданно высоким, ломающимся голосом. — Я бы как-нибудь пережил такое несчастье.
«Так, — подумал Тиберий, — юный наместник не придумал ничего лучше, чем перенять грубоватую манеру Августа. Это уже лучше. Значит, надо начать с прямой и откровенной лести, которая самого Августа всегда приводила в более доброе настроение».
— Ты прав, Гай Цезарь, абсолютно прав, — сурово, но сдержанно проговорил Тиберий. — Этот визит гораздо нужнее мне самому, нежели тебе. Я виноват перед всеми. Перед начальством, перед императором Августом, — Тиберий хотел было упомянуть Юлию, но все же решил этого не делать, — И перед тобой я виноват, Гай Цезарь. Чувство вины стало для меня невыносимым, и я хотя бы должен попросить тебя о прощении. Моя жизнь бесславно заканчивается, твоя — только начинается, и она начинается блистательно. Мне трудно будет доживать мои последние дни, зная, что на меня сердится такой человек, как ты, Гай Цезарь.
Тиберий говорил медленно, но старался, чтобы слова получались не слишком тягучими. До Гая должно было дойти каждое слово из сказанного.
Пока он произносил эту небольшую речь, выражение лица Гая все время менялось: он хмурился, хмыкал, отворачивался и снова вперивал взгляд в Тиберия. Он явно нервничал, и следовало держаться настороже. Тиберий не останавливался.
— Но в то же время, Гай Цезарь, я не хотел бы быть обвиняемым в делах, к которым не имею отношения. Прости мою дерзость, но все же я достаточно много служил государству, чтобы понять, насколько огромна тяжесть обвинений, выдвигаемых против меня. Я говорю о ложных обвинениях в заговоре.
— Да, конечно! — перебил его Гай. — Ложных! Его оболгали, несчастного, подумать только! — Он обвел взглядом присутствующих, как бы призывая их возмутиться вместе с ним, — Он же ни в чем не виновен. Забился на Родос, как сова в дупло, и ничего знать не хочет. А письма? — вдруг вскочил он с кресла, указывая на Тиберия пальцем, — Кто писал письма легионам в Германию? Скажешь — не ты?
На этот раз удивление далось Тиберию без усилий.
— Я не писал никаких писем, Гай Цезарь. Я просто не мог этого сделать… Да и зачем?