Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Степень родства с Германиком, впрочем, была теперь несколько более сложней: Германик пришел с женой, которой была Агриппина, младшая дочь несчастной Юлии. (Вместе с ними была также Юлия Младшая с юной дочерью Эмилией.) И Агриппина, и Юлия Младшая, будучи в свое время формально удочеренными Тиберием, имели право называть его отцом (другое дело, что не пользовались этим правом). Следовательно, Германик, женившийся на Агриппине, приходился сейчас Тиберию чем-то большим, чем племянник. Во всяком случае, сам Германик мог рассматривать Тиберия и как дядю, и как тестя.
Это все были штучки Ливии. Она не желала принимать в род никого со стороны. Отпрыски родов Юлиев и Клавдиев (к которым она принадлежала — и по рождению, и по браку с Августом)
Последним гостем на семейном обеде, как всегда, оказался юный Агриппа Постум — он опаздывал везде и всюду. Он только еще готовился отпраздновать совершеннолетие, и на его своевольные выходки даже Ливия пока смотрела сквозь пальцы. Но на вид Постум был вполне сформировавшимся мужчиной, причем мужчиной весьма хорошо развитым физически и неглупым. Коротко поздоровавшись сначала с Тиберием, потом с остальными, не выделив никак свою бабку Ливию, он тут же навязал свое общество Германику, который против этого совсем не возражал. При виде Постума пришел черед Ливии зябко повести плечами, укрытыми теплой шерстяной столой: так же, как Германик был похож на своего отца Друза, Постум был вылитой копией покойного Марка Агриппы, только значительно выше ростом и шире в плечах.
Больше гостей не было. Гай находился в дальней провинции, а Августа приглашать на этот обед не было смысла — он ни за что б не пошел. Еще чего! Ливия с ним об этом и речи не заводила. Убедившись, что все, кому положено, собрались, она произнесла короткую вступительную речь.
— Я рада вновь представить вам всем Тиберия Клавдия, — начала она говорить голосом, в котором ласковые домашние нотки удивительным образом уживались с твердыми государственными. — И надеюсь, что в каждом из вас, дети мои, он найдет поддержку, столь необходимую ему после длительного отсутствия в Риме. Думаю, что общение с моим старшим сыном будет полезно для всех — и для тебя, милый Германик, и, конечно, для нашего Постума. Да, да, нечего смеяться, негодник! Тебе следует поучиться у Тиберия и скромности, и дисциплине, и прилежанию.
Постум во время ее речи издал короткий смешок, но поучения в свой адрес выслушал, изобразив послушного и благовоспитанного внука. Тиберию было в высшей степени наплевать на это Юлиино отродье, но он поразился той смелости, с какой Постум держался в присутствии бабки. В его-то годы Тиберий разве мог себе такое позволить? И что Тиберия больше всего поразило — это то, что в поведении Постума виделась не детская шалость, а вполне взрослое презрение к бабкиным нравоучениям, да, пожалуй, и к ней самой. Это дало Тиберию повод на миг задуматься о дальнейшей судьбе молодого Агриппы Постума.
Ливия тем временем закончила вступление. Теперь должны были высказываться остальные — по старшинству, начиная с Тиберия. На него устремились все взоры — и любопытные, и серьезные, и насмешливые, один совсем равнодушный — родного сына Друза.
— Благодарю тебя, матушка, за добрые слова, — произнес Тиберий. Во всей процедуре было нечто для него постыдное, и он старался поскорее все завершить, чтобы перейти к обеду. — Я счастлив снова находиться в Риме, среди столь блестящего юного поколения моей семьи. Хотел бы быть вам всем добрым родственником. Думаю, что
Тиберий не мог не отметить, что Ливия, внимательно слушавшая его, одобрительно кивает в такт его словам.
Посчитав, что речь Тиберия окончена, простодушный Германик не удержался:
— Да полно, дядя! Какая старость? Неужели тебе на Родосе не наскучило сидеть без дела?
Тиберию стало неловко, как всякому человеку, поставленному перед выбором в присутствии стольких людей. Что ему было отвечать Германику? Прямой вопрос требует прямого ответа. А эта молодежь, похоже, разбирается в ситуации не хуже его самого. И еще было неприятное чувство: перед этими юношами не хотелось выглядеть недостойно. Он, человек, много повидавший и передумавший на своем веку, хотел им понравиться, словно от них, а не от Августа и Ливии, зависела его дальнейшая судьба. С Августом, по крайней мере, было понятно, как себя держать, а с прямым и честным Герман и-ком — нет. Ощущение было такое, словно в бою, все силы устремив на одного противника, внезапно обнаруживаешь, что с тыла тебе угрожает другой враг, и приходится перестраиваться на ходу, рассеивая ряды и становясь более уязвимым.1 Проклятое сходство Германика с покойным братом! Неужели снова придется жить, изворачиваясь между изощренным коварством матери и правдивой прямотой Друза? Неожиданно Тиберий подумал, что Ливии, наверное, тоже приходится несладко с внуками. Тот же Постум, без всякого сомнения, способен задать ей вопрос в лоб: отчего это умер его отец, Марк Агриппа, и почему столь несчастна судьба его матери Юлии?
Вопрос Германика тем не менее требовал ответа. Тиберия выручила Ливия, взяв эту обязанность на себя:
— Твое замечание насчет скуки, милый Германик, немного опрометчиво. Твой дядя исполнял на Родосе обязанности народного трибуна — и императорского посланника. Ничего удивительного в том, что он отвык от Рима и хочет сначала, не занимая никаких должностей, пожить здесь и осмотреться. Тебе ведь это прекрасно известно. И не нужно смущать нашего дорогого Тиберия вопросами, на которые ему неловко отвечать, потому что иначе пришлось бы себя расхваливать.
Она хлопнула в ладоши, давая слугам знак подавать угощение.
— Мы заговорились, мои дорогие. Давайте-ка приступим к еде, пока кушанья не перестоялись. Сегодня я хочу вас немного побаловать искусством моего повара.
Все прошли в соседнюю комнату, которая благодаря расставленным столам и ложам возле них была превращена в пиршественную залу — триклиний этого дома всех гостей не вместил бы. Семья разместилась согласно старшинству и положению. За одним исключением: Постум, которому еще полагалось занимать самое нижнее место, улегся как взрослый рядом с Германиком. У них была беседа о чем-то, и Постум, увлеченный этой беседой, как бы в рассеянности не заметил, что совершает бестактность на глазах у бабки. Это выглядело просто вопиющей дерзостью. Все — и Постум, разумеется — знали, какое значение Ливия придает таким вещам, как соблюдение правил субординации. От Тиберия не ускользнуло, что Постум, расположившись возле Германика, все же не удержался — мальчишка — и бросил на Ливию короткий победный взгляд.
Но Ливия, хоть и поджала губы, не стала делать Постуму замечаний. Тиберию стало ясно: не хочет портить отношений с Германиком. Уж не побаивается ли?
Все неловкости и шероховатости, однако, вскоре были сглажены начавшимся обедом. Искусство повара было и вправду выше всяких похвал. Хорошая кухня была слабостью Ливии — единственной слабостью, которую можно было бы не прятать от людей. Ливия принадлежала к тому роду гурманов, что на любом обеде внешним эффектам, вроде живых голубей, вылетающих из разрезанного жареного кабана, предпочитают скромную неброскость блюда, приготовленного с любовью и истинным знанием дела. В рыбе, поданной на стол, главное не то, чтобы она выглядела как живая, а то, чтобы таяла во рту и не вынуждала обедающего плеваться костями.