Происшествие
Шрифт:
— Я не расхваливаю, а правду говорю.
— «Правду говорю» — тебе-то эта правда откуда известна? Уж не тебя ли он ласкал?
Гюлизар дерзко расхохоталась.
— А может, и меня!
— Ух, да падет позор на твою голову в обоих мирах.
— А что, грешно?
— А то нет! — возмутилась Сеяре. — Срам какой!
— Да и ты не отказалась бы.
Сеяре сделала вид, будто ищет, что бросить в Гюлизар. Та юркнула за угол лачужки.
— Не так ли, тетушка Сеяре! — крикнула она оттуда. — Да случись тебе, так напоследок бы не отказалась, а?
— Уйди, девица, уйди, не
— Брось, тетушка Сеяре. Ты здесь сколько живешь: лет двадцать — тридцать? И ничего между вами не было? А? Не было?
Тетушка Сеяре быстрыми резкими движениями просеивала пшеницу. Она не хотела вспоминать о прошлом. Не станет же она рассказывать, почему рассталась с мужем. Это была тайна. Здесь, в амбаре, муж и застал ее с беем. Муж, бедняга, растерялся, слова не сказал, будто онемел. С того дня и исчез навсегда.
— Человек по горло в грехах, — вздохнула она. — Спроси-ка Хафыза-Тыкву, он тебе расскажет, он людей знает. А только вспоминать об этом не надо, грешно это. Вот и имам говорит — грешно это. А он человек благочестивый.
— Это он от благочестия просил передать, что целует меня в глаза?
Тетушка Сеяре растерялась.
— Как это «передать», с кем?
— С Рамазаном, с кем же еще?
— С Рамазаном? И не боится он бея?
— А откуда бей узнает?
— Да ты первая не вытерпишь и расскажешь.
Гюлизар пожала плечами.
— Зачем мне говорить? Имам божий человек, с ним не пропадешь. Он из камня хлеб добудет.
Сеяре подозрительно посмотрела на нее.
— Ну-у?
— Вот тебе и ну.
— Значит, если Хафыз захочет…
— Два раза просить не заставлю, выйду за него. Лучшего мне не найти.
— Чего уж лучше, мужик что надо! И будет у имама святая жена, — закончила Сеяре.
— А что? Какой во мне изъян?
— Ты бедняге рога наставишь ради первого же безбожника.
— Что ж, если человек попадется стоящий…
— Как же, «человека» тебе надо! Сколько ему может быть? — размышляла Сеяре о Хафызе. — Не старый еще. Лет пятьдесят, не больше. Для своих лет хороню выглядит…
Женщины разошлись, когда у ворот усадьбы затарахтел грузовик.
Из кузова спрыгнул Залоглу, помог спуститься Ясину.
Залоглу весь сиял.
Гюлизар демонстративно прошла мимо, по-хозяйски оглядела двор и поднялась по лестнице господского дома. Только закрыв за собой дверь, Гюлизар почувствовала, как она одинока. Захотелось плакать навзрыд.
Ее позвали, и она нехотя спустилась вниз.
Стемнело. Яркие фары грузовика освещали довольное улыбающееся лицо Залоглу.
— Порядок! — крикнул ей Залоглу. — Дела на мази. Ясин-ага уже половину денег отдал. После свадьбы отдаст и остальные. Дядя говорил с Джемширом. Ах, что за человек мой дядя! Скажет: «Умри, Рамазан», — умру. Нет больше таких людей, правда?
Гюлизар не ответила. Взбежала по лестнице, вошла в кухню и заперлась изнутри. Прибежавший следом Залоглу подергал дверь.
Гюлизар слышала, как он кричит за дверью, просит открыть. Она не двинулась. Громко всхлипывая, она плакала в темной кухне. Она молодая, красивая. И она приберет бея к рукам, а Гюлизар будет у нее в
— Тебе говорят, Гюлизар, — Залоглу барабанил в дверь кулаком. — Открой! Послушай, что я тебе скажу! Радостное для тебя известие, открой, говорю!
Она встала, открыла дверь. Пусть приезжает, пусть забирает себе бея. Пусть. Страшнее смерти ничего не бывает. Можно уехать в город, поступить в «заведение»…
Залоглу твердил:
— Ты же знаешь, что я тебя не брошу. Между нами все останется по-прежнему, слышишь? Все как прежде останется.
Гюлизар не слушала. Ей было все равно.
XV
Ясин-ага застал Джемшира и цирюльника Решида в глубоком унынии. С помощью полиции они вернули Гюллю, но что делать дальше — не знали. Оба выглядели растерянными.
Гюллю пожелтела, осунулась. У нее уже не было слез, она охрипла от крика. «Не хочу, не выйду за этого клоуна, — твердила она. — Убейте меня, повесьте, на куски разрубите — не выйду за него! Знать вас никого не хочу! Кемаль — и все тут, за другого никогда не выйду!»
Конечно, они не собирались посвящать Ясина-ага в эти семейные неприятности. Они даже виду не подали. Выпили кофе, выкурили по сигарете, поговорили о том, о сем и перешли к главному. Как и договаривались, Ясин-ага отсчитал Джемширу половину обещанных денег. «А после свадьбы, — сказал при этом Ясин-ага, — даст бог, и остальные пятьсот получишь». И, посидев для приличия еще немного, ушел.
Что было делать? Пятьсот лир — вот они, еще пятьсот в карман просятся… А девчонка и слышать ничего не хочет.
Под вечер Решид сказал:
— Послушай, брат, знаю, чем горю помочь.
— Водкой?
— Водкой! Пошли.
Они закрыли цирюльню и отправились.
Шашлычная Гиритли, как всегда, оказалась битком набитой. Пустовал только их столик в самом углу. Толстяк Гиритли велел обслужить их вне очереди. После первой же рюмки Джемшир погрузился в мрачное раздумье. Пятьсот лир во внутреннем кармане пиджака не давали ему покоя. Достанься они ему от кого-нибудь другого — он бы рукой махнул: сдержал слово — хорошо, не сдержал — тоже ладно. Но ведь он имеет дело с Музафер-беем. С Музафер-беем так не пойдет! Музафер-бей — бесстрашный человек. Он не считает нужным давать кому-либо отчет в своих поступках, он и прибить может. Ведь он, говорят, одним ударом свалил с ног самого пашу. И никто с него не спросил. А самое главное, Джемшир был его вербовщиком, жил на то, что Музафер-бей давал ему заработать, ел его хлеб и надеялся прокормиться около него до конца дней своих. Нет, Музафер-бея он обманывать не станет. Сдержать слово — в его же собственных интересах.
Они переглянулись с Решидом. Что будем делать? — вопрошал взгляд Джемшира. Ей-богу, не знаю, — словно отвечал Решид. Впрочем, Решид-то давно знал, что делать. Убрать «черномазого». У девчонки ведь все надежды на него одного. Вот и убрать его. И преспокойно вышла бы за кого отец велит. А не то — плакали их денежки да мечты пожить припеваючи. Неделю можно протянуть, — соображал Решид, — ну две, от силы — месяц, ссылаясь на то, что, мол, невеста больна. А потом? Потом придется вернуть пятьсот лир задатка или отдать девушку.