Произведение в алом

Майринк Густав

Часовых дел мастер сидел за маленьким столиком и в лупу, закрепленную специальной повязкой на его правом глазу, сосредоточенно рассматривал какую-то крошечную сверкающую вещицу, лежавшую перед ним на дощечке в светлых прожилках. За его спиной на белой стене тянулась по кругу, как по большому циферблату, витиеватая вязь прихотливо выписанных буквиц:

Вздох облегчения вырвался из моей груди: здесь я в безопасности!..

Замкнутое в магический круг заклинание не допускало в свои священные пределы эту ненавистную обязанность думать, рассчитывать, приводить в соответствие со здравым смыслом и отвечать на все эти отвратительно благоразумные вопросы: как ты сюда попал, как преодолел стену, как прошел через парк?..

На обтянутой красным бархатом полке лежали часы, десятки, сотни часов - из синей, зеленой и желтой эмали, инкрустированные драгоценными камнями и с изящной гравировкой, гладкие, ребристые и с филигранной насечкой, одни плоские, другие выпуклые, как яйцо. Я их не слышал: они тикали совсем тихо, однако сам воздух, паривший над ними, казался живым от того призрачного, неуловимого ухом стрекотания, которое они издавали. Кто знает, может, в этом зачарованном царстве механических инсектов сейчас бушевала буря...

На отдельном постаменте возвышалась небольшая гора из красного полевого шпата, пестрые цветы полудрагоценных камней росли на ее склонах, а в укромном уголке сего райского вертограда с самым невинным видом, как будто ничего дурного и не замышлял, затаился скелет с косой - так сказать, живое олицетворение сакраментального «memento mori»^[128] романтического Средневековья, - терпеливо поджидавший, когда же можно будет скосить всю эту пышную красоту. Но вот наконец приспевало время жатвы, и ликующий симпатяга косарь, с костяной физиономии которого не сходила белозубая улыбка, принимался за работу - при каждом взмахе своей заточенной на славу косы он задевал хрустальный колокольчик, похожий не то на мыльный пузырь, не то на шляпку какого-то сказочного гриба, и тот всякий раз рассыпался таинственным потусторонним звоном. Внизу, под красной горой, располагался циферблат, выполненный в виде входа в пещеру, в которой, вдали от любопытных глаз, царила суета сует - неустанно пульсировали бесчисленные маятнички, из стороны в сторону вертелись

зубчатые колесики, сжимались и разжимались крошечные пружинки, совместными усилиями приводившие в движение хитроумный механизм.

Стены каморки до самого потолка были увешаны старинными настенными часами - с надменно-недоступным выражением отрешенных от мирской суеты лиц, они священнодействовали, творя время мерными, величаво степенными взмахами массивных, украшенных причудливой резьбой маятников, и не забывали при этом глубоким, прочувствованным басом проповедовать свое наставительное «так-так».

В углу, в стеклянном саркофаге, застыла, вытянувшись во весь рост, Спящая красавица - бедняжка изо всех сил старалась казаться спящей, однако легкое ритмичное подрагивание минутной стрелки выдавало, что она ни на миг не упускала из поля зрения проказливое, то и дело норовящее улизнуть время. Другие нервные, эксцентричные дамочки эпохи рококо, кокетливо, словно соблазнительные мушки, выставляющие напоказ свои вычурные отверстия для ключей, буквально задыхались под тяжестью изысканных украшений, а все равно семенили, во что бы то ни стало стараясь опередить завистливых соперниц хотя бы на секунду. Маленькие

озорные пажи, хихикая и дразнясь - цик, цик, цик, - едва поспевали за ними.

Далее длинная череда, подобно тяжеловооруженным рыцарям закованная в сталь, золото и серебро, - похоже, эти доблестные латники на славу попировали и теперь спали хмельным сном, время от времени похрапывая и позвякивая своими цепями, как будто, немного проспавшись, собирались тут же вступить в бой с самим Кроносом.

На карнизе какой-то бравый дровосек в штанах цвета красного дерева и с огромным, победно сияющим медным носом старательно пилил время, словно опилки рассыпая вокруг свое настырное тиканье...

Монотонный надтреснутый голос вернул меня к действительности:

– Все они были больными, я вернул им здоровье.

Целиком уйдя в созерцание хрупких механизмов, я совсем забыл о существовании старика и сначала решил, что слышу бой каких-то древних курантов.

Часовщик кивнул, сдвинул лупу на середину лба, так что, отражая свет лампы, она сияла теперь, подобно третьему, испепеляющему все живое оку Шивы, и, перехватив мой взгляд, впился в меня своими непроницаемо черными глазами.

– Да, да, они были безнадежно больными, думали, могут изменить свою судьбу, если станут идти быстрее или медленнее. Несчастные утратили дарованное им счастье, возомнив в горды не своей, что они - хозяева времени. Я излечил их от этих вздорных бредней и вновь вернул им покой прежней безмятежной жизни. Иные людишки, навроде тебя, в лунные ночи во сне на ходят дорогу ко мне, они приносят свои находящиеся при смерти часы, стеная и моля, чтобы я их исцелил, однако уже на следующее утро все забывают - все, даже мои чудодейственные зелья! Лишь те, кто в полной мере постигает смысл моего девиза, - он ткнул пальцем через плечо на латинскую фразу, начертанную на стене, - лишь они оставляют свои часы здесь на мое попечение, ибо уже не нуждаются в оных...

Смутная догадка забрезжила в моем сознании: в этом заклинании сокрыт еще какой-то тайный смысл! Я уже хотел было спросить, но старик грозно воздел свою длань:

– Ничего не хотеть знать! Живое, истинное знание приходит само по себе! Имеющий очи да видит: двадцать три буквы в сем исполненном премудрости латинском изречении - уподобленные числам, располагаются они на циферблате гигантских невидимых курантов, показывающих на один час меньше, чем жалкие в своем однообразном убожестве часы смертных, из заколдованного круга которых исхода нет. И все равно насмехаются «здравомыслящие» обыватели: вы только посмотрите на этого безумца, вознамерившегося пережить само время! Воистину, хорошо смеется тот, кто смеется последним, вот и их смех скоро сменится плачем и скрежетом зубовным, ибо не замечают они по скудоумию своему всемогущего змия времени, все туже затягивающего кольца на их строптивых выях! Наивные глупцы, они выбрали себе в провожатые

коварную стрелку разума, которая вечно обещает новые счастливые минуты, а приносит лишь старые как мир разочарования...

Часовых дел мастер замолчал. С немой мольбой я протянул ему мой мертвый хронометр. Старик бережно взял его своей узкой, холеной рукой и едва заметно усмехнулся, когда открыл корпус и бросил взгляд на обратную сторону крышки. Пинцетом он осторожно коснулся почившего вечным сном механизма, и вновь огнепламенная лупа сместилась на его правый глаз. Мне вдруг стало легко и покойно, словно доброе отеческое око заглянуло в мое страждущее сердце.