Произведение в алом
Шрифт:
Видимо, поэтому весть о загадочном открытии проникла в Европу окольным путем: Петербург - Берлин.
После демонстрации феномена ученые круги Берлина обуяло нечто весьма напоминавшее пляску святого Витта...
Огромный зал, в стенах которого зачитывались раньше исключительно солидные научные доклады, был переполнен.
В середине, на подиуме, стояли два индийских экспериментатора: госаин Деб Шумшер Джунг с изможденным лицом, разрисованным священным белым пеплом, и темнокожий брамин Раджендралаламитра - тонкий хлопковый шнур,
На свисавших с потолка проволоках на высоте человеческого роста были укреплены стеклянные химические колбы, содержавшие какую-то белесую пудру. Как пояснил переводчик - легко взрывающееся вещество, по-видимому какое-то йодистое соединение.
Госаин приблизился к одной из колб - аудитория замерла, - обернул горлышко сосуда тонкой золотой цепочкой и закрепил концы на висках у брамина. Затем отступил, воздел руки и забормотал заклинательные мантры своей секты.
Две аскетические фигуры застыли словно статуи. Подобную нечеловеческую неподвижность можно наблюдать только у арийских азиатов во время традиционных культовых медитаций.
Черные глаза брамина были фиксированы на колбе. Публика сидела как завороженная.
Многие закрывали глаза либо отводили в сторону, так как были уже на грани обморока. Зрелище таких окаменелых фигур всегда оказывает действие почти гипнотическое: кое-кто уже осведомлялся шепотом у соседа, не кажется ли тому, что лицо брамина временами как бы окутывается туманом.
Однако это была иллюзия, туманом казался священный знак тилака на темной коже индуса - большое белое U; этот символ хранителя Вишну верующие рисуют на лбу, на груди и на руках.
Внезапно в колбе сверкнула искра, и пудра взорвалась... Мгновение стоял дым, потом в сосуде возник индийский ландшафт красоты неописуемой. Брамин спроецировал свои мысли!
Это был Тадж-Махал под Агрой, волшебный дворец Великого Могола Аурунгжеба, в котором тот несколько столетий назад велел заточить своего отца.
Купол какой-то голубовато-снежной белизны - по сторонам стройные минареты - был той величественной красоты, которая повергает людей ниц. Его отражение плавало в бесконечном водном пути, искрящемся в обрамлении сонных кипарисов.
Картина рождала смутную тоску по утраченной родине, забытой в глубоком сне вечно странствующей души.
В зале - смятение, изумление, вопросы. Колбу открепили и пустили по рукам.
Как пояснил переводчик, такой пластический мысленный снимок благодаря колоссальной несокрушимой силе воображения Раджендралаламитры фиксируется на месячный срок. Проекции же европейских мозгов по продолжительности и богатству красок не могут идти ни в какое сравнение.
Экспериментировали много, и то брамин, то кто-либо из авторитетнейших ученых мужей закреплял у себя на висках золотую цепочку.
Собственно, отчетливо были видны только мыслительные снимки математиков, но особенно странные результаты дали
Однако всеобщее изумление и покачивание головами было вызвано проекцией, явленной в результате напряженнейшей умственной работы знаменитого профессора, специалиста по внутренним болезням, советника врачебной управы Маульдрешера.
Тут даже церемонные азиаты пооткрывали рты: в экспериментальной колбе попеременно возникали то какое-то невероятное месиво из маленьких кусочков весьма непотребного цвета, то полупереваренный конгломерат из не поддающихся определению сгустков и каких-то объедков...
– Смахивает на салат по-итальянски, - насмешливо заметил один теолог, однако сам весьма предусмотрительно предпочел от участия в экспериментах воздержаться.
– Или на студень, - подал кто-то голос с задних рядов.
Переводчик же подчеркнул, что настоящий студень получается тогда, когда пытливая естественнонаучная мысль, стремясь постигнуть фундаментальные тайны мироздания, воспаряет до абстрактных теорий.
В объяснения природы феномена - как и каким образом - индусы не вдавались. «Сейчас не есть время. Сахиб иметь терпение. Завтра... послезавтра...» - бубнили они на ломаном немецком.
Через два дня в другой европейской метрополии состоялась повторная демонстрация, на сей раз публичная.
Вновь затаенное дыхание публики и крики изумления, когда духовная сила брамина материализовала изображение чудесной тибетской крепости Таклакот.
Далее последовали маловразумительные мысленные снимки отцов города, местной профессуры и т. д. и т. п.
Однако тамошние представители медицинского сословия, наученные горьким опытом своих берлинских коллег, были уже начеку и на все уговоры «думать в бутылку» лишь презрительно усмехались.
Но вот приблизилась группа офицеров, и все сразу расступились. Ну, само собой разумеется!.. Защитники Отечества!..
– Давай, Густль, поднатужься, не посрами честь мундира!
– под толкнул своего приятеля лейтенант с напомаженным затылком.
– Я?.. Я нет, пускай штафирки думают.
– И все же я па-апрашу, па-апрашу кого-нибудь из господ...
– надменно потребовал майор.
Вперед выступил капитан:
– Вот что, толмач, а можно мне вообразить что-нибудь эдакое... идэальное?
– Да, но что конкретно, господин капитан?
«Ну-ну, поглядим на этого пижона-идеалиста», - послышалось из толпы.
– Я...
– начал капитан, - ну... я бы хотел поразмышлять о славных традициях неподкупной офицерской чести!
– Гм...
– Переводчик потер подбородок.
– Гм... я... мне кажется, господин капитан, гм... что кристальной твердости офицерского кодекса чести... гм... этим бутылочкам, пожалуй, не выдержать...
Вперед протиснулся обер-лейтенант: