Проклятье
Шрифт:
Рауль задумчиво ущипнул гитарную струну, она взвизгнула, как испуганная собачонка.
— Выдуманная любовь — вдохновение. Настоящая — тяжёлый крест. Я тебе не советую.
Она усмехнулась. В спину дуло ледяным сквозняком, и хоть батареи под окном были горячими, она всё равно продрогла. Маша больше не спала ночами, теперь она просто не могла спать. Она слышала разом весь не-человеческий город, его шаги, стоны, шорохи. Она оборачивалась и наступала на седьмые ступеньки. Влипнуть сильнее, чем влипла она, было невозможно. Ночами она сидела
Иногда к ней приходили одногруппники. Маша подозревала, что они договорились и приходили по очереди. Они, наверное, боялись за неё. Позавчера с ней сидела Ляля, клевала носом в конспекты, но трещала без умолку. Вчера — Ник готовил оладушки, и они с Машей просидели всю ночь на кухне. Завтра наверняка не будет спать Сабрина.
Хотя теперь-то ей совершенно нечего было бояться. Даже ползучая тень под дверью принимала Машу за свою.
Горгулья пришла на вторую пару и одним жестом заставила молчать всех, включая покрасневшего Максима и Лялю, которая грустно маячила у доски.
— Маша Орлова, зайди ко мне в кабинет после занятий.
Хлопнули двери. Со всех сторон на Машу посыпались смешки и косые взгляды. Сидящий сзади Рауль ткнул её в спину отточенным карандашом.
— Ей, красавица, что ты опять натворила?
Маша дёрнула плечом.
— Я из-за тебя в идиотский ситуации, — сказала она Сабрине.
Та приподняла левую бровь. Правой у неё получалось выразительнее, но Маша сидела слева.
— Ты в ней не из-за меня.
Опять заговорила Ляля, пространно рассуждая о решении задачки — когда она не знала решения, всегда пускалась в размышления. Маша собрала тетрадки и ручки в сумку, не дожидаясь конца пары, и ещё минут двадцать сидела перед пустым столом. Ничего не записывала и старалась никуда не смотреть.
После звонка она взбежала по лестнице так быстро, как только смогла, растолкала тихих первокурсников, которые толпились перед большой лекционной аудиторией. Кабинет Горгульи был в самом конце коридора.
Маша постучала и, ничего не услышав, нажала на ручку. Горгулья сидела за столом. В серой форме, сосредоточенная, сжатая. Она подняла глаза на Машу и кивнула.
— Садись, куда хочешь.
Маша выбрала стул у окна, в середине длинного ряда. Так ей казалось безопаснее. Горгулья поднялась и прошлась перед ней, с силой впечатывая в пол низкие каблуки туфель.
— Так значит, проклятье, — сказала она таким тоном, будто они продолжали давний разговор. — И ты можешь объяснить мне, как всё получилось?
У Маши пересохло во рту, а язык намертво прилип к нёбу. Рассказывать обсидиановой горгулье про любовь? Она сочтёт всё выдумкой, сумасшествием, температурным бредом, да чем угодно, кроме правды. Сумка оттягивала плечо. Маша бросила её на соседний стул.
Горгулья села рядом и заглянула Маше в лицо сквозь занавеску её волос. Неожиданно мягко сказала:
— Не бойся. Я заметила, что ты стала другой. С тобой что-то
Маша не знала, что отвечать. Ей удивительно было уже то, что Горгулья сидела рядом и так спокойно размышляла — изменилась. Изменилась — значит, сначала была одна, а потом стала другая. Какой же она была раньше?
Она закрыла глаза.
— В общем, мы с ним бывали на разных… объектах, и я вытаскивала сущности. Или не вытаскивала.
Горгулья резко подобралась.
— На каких именно? Можешь перечислить все?
Маша тяжело сглотнула — пересохшее горло не выносило такого количества слов — и стала перечислять. Когда добралась до стройки, где умирали бродячие псы, Горгулья встала.
— Ты заходила туда? Насколько далеко?
— Заходила, конечно. Несколько раз. И в двухэтажный дом на улице Восстания. Нельзя? Я была с Мифодием Кирилловичем, у него ключи…
— Ключи. Это меня и беспокоит. Нам запрещено водить курсантов к сущностям сильнее четвёртой категории. Мифу, конечно, закон не писан, — пробормотала она, отворачиваясь к окну, и прикусила губу, как будто сожалела о сказанном. — Теперь мы найдём на него управу. Зря ты не рассказала раньше.
Маша смотрела в пол, на разошедшиеся доски паркета. Рассказать раньше. Рассказать всё, и стать монстром, гораздо страшнее Мифа. Она не только заходила в поле действия сущностей, она ещё и кормила их собой.
— Не бойся, — повторила Горгулья, — он тебе больше ничего не сделает. Но для начала нужно провести кое-какие проверки. Проклятье хорошо выявляется приборами. Нам нужны доказательства, понимаешь?
Маша угрюмо качнула головой. Унизительнее не придумаешь — доказывать, что стала жертвой. Миф будет смотреть на неё с ещё большим презрением, чем сейчас.
— Можно как-то без этого?
— Нет. Нельзя. — Горгулья подхватила трубку телефона, но пока набирала номер, всё ещё выговаривала Маше: — Как ты себе представляешь суд без доказательств? Ты скажешь одно, он — другое, и что дальше? А… Алло, деканат?
День превратился в отпечаток грязного ластика — им пытались стереть небо, но за окном клиники остался этот серый мазок с комочками облаков. Приборы спали. Маша сидела на жёсткой кушетке, закрыв глаза, и пыталась слушать мир вокруг себя. Мир жил привычной жизнью, хлопали двери, звучали голоса. Потусторонних шагов не было.
Наверное, у специализированной клиники была очень хорошая оборона. А она маялась невозможностью перебить оборону, выйти, услышать те шаги. Ключи у неё отобрал Миф, но она всё ещё могла доехать до улицы Восстания и через окно влезть в заброшенный дом. Хотелось на волю.
Мазок неба за окном потемнел до синевы.
В комнату вошли — Маша вздрогнула и очнулась. Врач — высоченный мужчина, белый халат на нём казался куцым, сел за стол. В его руках зашуршали тонкие приборные ленты, ослепительно-голубые, с тонкими чёрными ниточками графиков. На стул опустилась Горгулья.