Проклятье
Шрифт:
Миф облизал пересохшие губы. Маша подняла голову и тут же увидела его. Кажется, улыбнулась. Между ними оставалось шагов двадцать — не больше, а он ещё не знал, что ей говорить. Жалких двадцать шагов.
Она пробежала их так, словно могла не успеть. Прижалась к прутьям с той стороны. Слишком уставшая, чтобы говорить, перепуганная.
— Ох, я уже собирался вызывать спасателей, — наконец выдавил из себя Миф. — Будешь знать, как сбегать от меня, ясно?
Её взгляд сделался жалким. На створках ворот
— Погоди, я сейчас сторожа позову, он откроет, — сказал Миф и отвернулся, чтобы только не видеть её взгляда.
Маша забралась на заднее сиденье, отказалась от воды и сразу легла, ткнувшись лицом в пыльный чехол. Пахло сигаретами.
— Замёрзла? — спросил Миф чужим голосом.
Она не ответила. Миф так говорил с тех пор, как встретил её у ворот, будто в горле у него застряла рыбная кость, ему плохо, ему больно, а вылезать она не собирается, и даже запить нечем. Этой рыбной костью была она.
— Хочешь, принесу плед из багажника?
Маша снова не ответила. Какого демона ей сдался плед. Так ничего и не дождавшись, Миф вздохнул и завёл машину. Та бодро запрыгала по ухабам.
— Так ты замёрзла или нет? — Он как будто задался целью вытребовать с неё хоть слово.
Маша перевернулась на спину и уставилась в клочок неба за окном. Убегало вдаль чёрное пятно сторожки, из-за облаков снова показалось солнце — холодная монетка в небе. Замёрзла ли она? Это ощущение было не главным и уж точно — не единственным.
— Вы вроде не собирались меня убивать, — сказала она тоже не своим голосом — чужим.
— Я тебя не обманывал, — жёстко произнёс Миф и разом как-то успокоился. Опустились судорожно распрямленные плечи. Маша не могла сказать точно, но ей показалось, что выезжая на трассу, он свернул в другую сторону. Не к городу.
— А что тогда?
— Я сделал всё, как сказал. Он тебя зацепил. Понимаешь, если аномалия слишком сильная, она способна зацепить человека и волочиться с ним хоть в другой город, хоть в другую страну. Так бывает. Он выпьет тебя, ты погаснешь и будешь как все, ясно?
Ей было неясно.
— Почему я должна быть как все?
— Потому что быть как все — хорошо. Потому что паршиво быть лампочкой, на которую слетается всякая пакость. Потому что я так сказал, Маша, демоны тебя побери! — Он в исступлении стукнул ладонями по рулю.
В повисшей тишине машина попала колесом в выбоину и ощутимо дёрнулась. Миф вполголоса выругался и сбросил скорость. Мимо полетели промышленные постройки, частные дома, поползли толстые провода. Только проводив их взглядом, Маша заговорила снова.
— Вы не ответили. Почему?
— Потому что это ты наслала на меня проклятье. А ты не аномалия, Маша. Я тебя просто так не уничтожу. Мой единственный выход — лишить тебя сил. Я сдохнуть не хочу,
Она села, потянулась к передним сиденьям, так что почти коснулась его волос. Сказала в самое ухо:
— Хороший план, наверное. Но вы ошиблись. Я вас не проклинала. Мне бы даже в голову не пришло.
— Ты сделала это непроизвольно. — Учительский тон, которому Маша долго не решалась противоречить. — Одной только ненавистью. Чувством, без слов, без заклинаний. Когда я отказался вытаскивать твою подругу из заброшенной больницы.
Где-то здесь крылась страшная несправедливость, а Маша не знала, как объяснить это ему.
— Нет, неправда, Миф. Я никогда не испытывала к вам ненависти. Даже тогда. Отчаяние, страх — может быть. Потом — злость. Или не знаю, что ещё.
Он вывернул руль так, что машина вильнула по дороге вправо-влево. Миф закрыл глаза. Посидел так, словно считал до десяти, и не секунду обернулся к Маше. В солнечных лучах очки блестели так, что за ними Маша не видела глаз.
— Какая разница, какие названия ты даёшь своим ощущениям. Мы имеем то, что имеем. А имеем проклятье, которое я больше нигде не мог подцепить. Если бы оно было в какой-то из сущностей, его бы так же легко подцепила и ты. И ещё — я не могу передать проклятье тебе, а это может быть в том случае, если у тебя защиты, которых нет, конечно. Ты даже кирпичной крошкой пренебрегаешь, хотя твоим друзьям она очень помогает. Или если ты наслала проклятье сама. Всё сходится.
— Да что сходится? Я не ненавидела вас, можете это понять или нет? Не было ненависти. Я вас любила. И сейчас люблю. На того, кого любишь, можно злиться, можно в пылу ярости говорить, что ненавидишь. Но его нельзя ненавидеть по-честному.
Машина вылетела на обочину и зависла над кюветом, потому что за секунду до падения Миф успел затормозить. Он обернулся — губы были презрительно сжаты. Мимо, гудя, как пароход, пронёсся огромный грузовик.
— Я же сказал, мне всё равно, как ты это называешь. И хватит пудрить мне мозги. Ты не можешь любить меня теперь. Я не верю. А если хочешь надавать на жалость, то фокус не пройдёт.
Она слишком устала, чтобы спорить, но пнула его сиденье и сказала:
— Вы равняете всех по себе.
Миф мотнул головой, опять блеснули в солнечном свете узкие прямоугольные очки.
— Невозможно любить того, кто предал.
— Да вы вообще любить не способны. — Маша откинулась на спинку сиденья. — Никого, кроме себя.
За окном качалась под ветром сухая трава — степь тянулась до самого горизонта, деревья притаились испуганными стайками. Куда бежать? Ни одного дома в зоне видимости. Телефон и сумка — у Мифа. Без денег она далеко не убежит.