Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика
Шрифт:
– Да как так, Виктор? Ну что значит нельзя? – Парослав Симеонович чуть не выронил от возмущения свою трубку. – Хорошая ж сцена. Напряженная. И диспозицию сразу дает.
– Экспозицию, – осторожно поправил я шефа.
– Да какая к чертям сибирским разница! И самое главное, я сколько раз тебе повторял, Виктор, – это не дача! Это – усадьба! Да я даже больше скажу – имение! Там и пруды, и щучки, и крыжовник вдоль дорожек! Фонтан в саду и тот есть! А мезонин? Мезонин там какой! Не мезонин – Парфенон целый!
Я устало выдохнул.
– Послушайте, я же со всем уважением, но прошу, откройте
Старый сыщик негодующе фыркнул:
– Ну ты, Виктор, даешь, сравнил ерша с селедкой. Убийцу князя Мериносова-Бельского я полгода разыскивал. А на поиск имения я семь лет жизни положил! Семь! Ты представляешь, насколько это сложное дело было? Чтоб и до сыскного отделения добираться легко было, и пруды со щучками присутствовали, и недорого чтоб, и мезонин был… Какой там мезонин, ну какой же там мезонин! Капитально же сделан – хоть из пушки трехдюймовой пали – ничего ему не будет.
Я закатил глаза.
– Парослав Симеонович… Ну поймите, я же как лучше советую. Ну сами ведь понимаете, другой надо сценой открыть. Более увлекательной. Динамичной. А когда князя Мериносова-Бельского на балу закололи, там как было? Сперва драка с убийцей в маске, потом погоня за ним по крышам. А затем и вовсе перестрелка!
Шеф негодующе всплеснул руками:
– Перестрелка? Вот тебе бы только про перестрелки читать. Виктор, тебе их что, на работе не хватает, что ли?
Парослав Котельников бесцеремонно дернул меня за полу новенького, но уже простреленного сразу в двух местах плаща. Затем расстроенно покосился на сиденье, где лежал его любимый котелок, безнадежно испорченный попаданием крупнокалиберной пули.
Одежду нам с шефом продырявили пару часов назад, когда вместе с командой агентов мы брали банду кровавого есаула Плахова. Несколько дней мы находились в Санкт-Шлиссельбурге, тщательно готовя засаду, и вот, наконец, шайка была разгромлена, а мы погрузились в служебные локомобили, двинулись обратно в столицу.
В дороге каждый из нас убивал время как мог.
Парослав Симеонович черкал в блокноте наброски своих мемуаров. Я как мог давал советы по их улучшению. Сидящая рядом со мной Ариадна – единственная из нас, чей гардероб совсем не пострадал в перестрелке, меланхолично вычищала встроенные в ее пальцы лезвия.
Откинув к своим высоким сапогам очередной покрасневший от бандитской крови платок, сыскная машина поднесла руки к биофарфоровому лицу. Критично оглядев лезвия со всех сторон, она с явным намеком обратила на меня свои светящиеся синевой глаза.
Я взглянул на кучку багровых тряпочек у ее ног, что еще четверть часа назад являлись моими белоснежными, отменно накрахмаленными батистовыми платками. Затем возмущенно посмотрел на напарницу.
Та продолжила требовательно смотреть на меня.
Я нахмурился.
Та в ответ усилила свечение глаз.
Дуэль наших взглядов закончилась тем, что я полез под сиденье локомобиля и демонстративно вытащил ящик с инструментами.
Сыскная машина, не удостоив тряпку и взглядом, продолжила выжидательно смотреть на меня.
Закатив глаза, я убрал ветошь на место и нехотя протянул Ариадне последний из оставшихся у меня французских носовых платков.
– Благодарю, Виктор. – Напарница учтиво кивнула и, приняв белоснежный батист, продолжила невозмутимо чистить свои клинки от крови.
Я вздохнул, разглядывая ее острейшие лезвия.
– Ты только давай как-то аккуратнее в следующий раз. А то ты главаря как свинью разрубила – надвое, от шеи до паха.
– И что с того? – Машина недоуменно посмотрела на меня.
– А то, что ты его при этом из окна вышвырнула. Прямо на базарную площадь.
– Виктор, удар моих лезвий повредил этому человеку как минимум две крупные артерии. Учитывая малую кубатуру помещения, где происходила драка, если бы я не вытолкнула его в окно, кровь с высокой вероятностью выпачкала бы мою служебную одежду.
– А так кровь выпачкала половину прохожих, что были снаружи. И это я не говорю о той купчихе, что под окном проходила. Ее же кишками увешало, что елку гирляндами. – Меня передернуло от воспоминаний. – Ариадна, ну ты же знала, куда окно выходит. Что на улице ярмарка идет. Дети на каруселях катаются, институтки с кавалерами гуляют, и тут ты им человека распоротого на головы швыряешь.
Синий свет глаз Ариадны стал холоднее. В ее голове чуть скрежетнули шестерни.
– Чего вы от меня хотите, Виктор? Я не понимаю.
– Я хочу, чтоб в следующий раз ты по-людски действовала. Мы сколько с тобой дела ведем? Ты обязана становиться более человечной в поступках. Че-ло-веч-ной.
– Но я не человек. Я машина.
– Ариадна, все, не спорь со мной. – Я строго посмотрел на напарницу. – Я знаю, что ты, когда хочешь, вполне можешь себя и по-людски вести. Будь уж так любезна, хорошо?
Прошла секунда, другая, а затем сыскной механизм вдруг мило улыбнулся мне и кивнул:
– Хорошо, Виктор. Вы мой испытатель, вам куда лучше знать, как мне следует себя вести. Если вы считаете, что мне недостает человечности в поступках, то я учту ваши слова, я же самообучающаяся машина, в конце-то концов.
От таких речей напарницы я тут же напрягся, сразу поняв, что здесь что-то не так. Впрочем, от дальнейшего разговора нас отвлек шеф, начавший читать новый отрывок мемуаров, и беседа в салоне локомобиля потекла совсем в другом русле.
Прошло еще полчаса поездки. Реденькая пелена дыма за окном сгустилась и почернела – мы наконец прибыли в Петрополис.
Как и всегда по весне, столица империи тонула в зелени. Стоящие на стремянках рабочие развешивали на мертвые, черные от копоти скелеты деревьев нарядные изумрудные флажки. На темных от угольной пыли фасадах домов трудились маляры, крася лепнину нарядной ярь-медянкой. Сирень и тюльпаны, нарциссы и незабудки, жасмин и ландыши заполнили своими изображениями побитые кислотными дождями свинцовые рекламные щиты. Прожекторы, освещавшие путь людям в фабричном дыму, были забраны цветными стеклами, крася чугунные тротуары в приятный травянистый цвет. В общем, весна окончательно захватила наш город.