Проклятие Индигирки
Шрифт:
– Ха-ха-ха, – давясь полным ртом, затрясся Рощин. – Собираешься изменить? Я сколько угодно могу понимать его, но это вовсе не означает, что действительно принимаю, – выдавил он и закашлялся.
– В таком случае тебе остается его возненавидеть, – подтрунивая над Рощиным, гнул свое Перелыгин. – Сам посуди: отношение к нравственности у нас с государством не совпадает, процветает двойная мораль, мы виртуозно играем по правилам совпадения и несовпадения. Ты спроси: надо стену головой пробивать? С обеих сторон получишь два противоположных ответа. – Перелыгин помолчал. – Знаешь… – Он уперся взглядом в тусклое пространство кабины, – если я и не могу ничего изменить,
«Москвич» плавно ехал по трассе. На этом отрезке дорожники постарались – укатали полотно до блеска, пропитав отработанными маслами, пыли не было, и Перелыгин пониже опустил стекло.
– Много лет прошло… – Рощин заглянул в зеркальце у лобового стекла, встретившись с глазами Перелыгина. Позади все было чисто, но укатанный участок трассы кончался и далеко впереди, пыля, гнала на автобазу порожняя «Татра». – Скажи, почему ты решил не писать тогда? Только не надо про уменьшение зла. Тот разговор я не забыл. – Что-то не давало покоя Рощину.
Перелыгин положил затылок на «подголовник» сиденья, следя за неровностями дороги, чуть сбросил скорость.
– Я его спросил тогда: будет он бороться, доказывать? Он ответил, мол, пусть все идет как идет, раз попал под раздачу. Знал, что с рудника попрут, но уезжать не хотел и старался сохранить работу.
– А ты решил сор из избы не выносить, – не освободившись от какой-то навязчивой мысли, констатировал Рощин.
– Можно и так сказать, – согласился Перелыгин.
– Правильно, что фейерверки не запустил, – заметил Колков. – Иначе – не видать Матвеечу совхоза. Егор… – Колков повернулся к Перелыгину. – Он свежанинку тебе сам доставляет? Я бы только сам привозил. Да обгони ты ее, – нетерпеливо буркнул он без перехода. – Пылит – окна не открыть.
Перелыгин наддал ходу, и «Москвич» проскочил мимо оранжевого гиганта. Они отъехали от Городка уже километров тридцать. Долина здесь ширилась, к Нере вдоль частых ручьев уходили дорожки, проторенные любителями отдохнуть на природе. В живописнейших местах, в прозрачных ручьях водился хариус, вокруг было полно грибов и ягод, а в сопках встречались и кабарга, и снежный баран, и даже лось.
– Да-а… – протяжно вздохнул Колков. Он опустил стекло, подставив ладонь упругому прохладному потоку. – Скоро всей этой красоте конец.
– Тайгу перестраивать начинаем? Не слышал программных указаний – выкладывай! – потребовал Перелыгин, припоминая, что неподалеку работала геологическая партия. Работала давно, но Рощин и многие геологи не верили в перспективы этой территории. Есть места поинтереснее.
– Геологи запасы передали. – Рощин наклонился сзади к Перелыгину. – Прииск здесь поставят. Когда – не знаю.
– Уже, – сказал Колков. – Насчет «тайгу перестраивать» – в точку. Такой проект через Совмин протолкнули – закачаешься. – В голосе его звучала плохо скрываемая ирония. – Техника новая, панельные дома, короче – быль перестройки, но за большие деньги.
– А у тебя… – Перелыгин почувствовал вползающую тоску, представив эту красоту, превращенную в лунный ландшафт. – У тебя другое мнение?
– Когда на блюде подносят такие деньги, мнениями не интересуются, – с вызовом ответил Колков. – Я посмотрю документацию, после и поговорим.
– Притормаживай, – скомандовал Рощин. – Дорожку направо не проскочи.
– С таким-то штурманом! – Перелыгин осторожно съехал с трассы на просеку, ведущую в лес.
В
Не добавил ясности и Колков, которого Перелыгин сразу заподозрил в тайных интригах против Пилипчука, но тот поклялся, что к этому делу рук не прикладывал. А через несколько дней Пилипчук сам позвонил Перелыгину и предложил встретиться.
В половине восьмого утра Перелыгин вошел в скромный кабинетик с небольшим столом, за которым могучий, с крупной седеющей головой Пилипчук возвышался утесом и, улыбаясь, следил за Перелыгиным большими, навыкате, серыми глазами.
– Здесь немного другая обстановка, – сказал он, сделав рукой движение, напоминавшее полукруг. – Но, как известно, не место красит человека – так, кажется?
Пилипчук старался держаться бодро, давая понять, что резкий вираж судьбы его не сломил, мол, и не такое видали. Он был стареющим корифеем отрасли, но еще способным на очень многое и знал это. Его транспортные схемы на вскрыше торфов вошли в учебники, он управлял производственным процессом как истинный полководец. До него на этом месте работали люди, заслужившие Звезду Героя, впрочем, это были другие времена, а сегодня, казалось Перелыгину, любому преемнику Пилипчука уготован только неизбежный крах – было невероятно видеть, как он, сидя за допотопным столом, ставит отметки в складском журнале.
– Прошу, взгляните на эти каракули. – Пилипчук протянул несколько страниц.
Дочитав, Перелыгин вопросительно уставился на Пилипчука, с нескрываемым любопытством наблюдавшего за его реакцией.
– Что все это означает, Софрон Никитич, почему вы здесь?
– Нечто подобное, – Пилипчук кивнул на листы, – некоторое время назад я отправил Королеву – и вот результат. – Он развел руки. – Надеюсь, это избавляет меня от подробностей и не потребует доказательств безупречности расчетов. Они подсунули в правительство фуфло. Нарисовали сказочный прииск – Город Солнца, а пока в Москве давятся слюной, заслышав про ускорение, техническое переоснащение и научный прогресс, отхватили куш. Весь его не отдадут – Объединению свои дыры затыкать надо, но это не главное. Я в сказки не верю – такой прииск будет столь убыточен, что угробит экономику Комбината. Это чудо перестройки десять артелей не спасет. Расчеты на столе, описание инженерных глупостей – тоже. Слово за вами.
Пилипчук замолчал, помассировал ладонью затылок. Он не знал, правильно ли поступает, открыв карты Перелыгину, и мало верил в успех, но иного выбора не было – он сыграет с Королевым в открытую, как инженер: вы говорите – гласность, пусть будет гласность.
Слушая Пилипчука, Перелыгин соображал, как протолкнуть этот материал. Рассуждения его безукоризненны, но текст требуется подработать, разбавить деталями, наблюдениями – он сух, наукообразен, а представить надо как инженерную проблему, как точку зрения, приглашающую к диалогу. Может и проскочить. Только не посвящать в подоплеку шефа. Впрочем, этого он делать не собирался. Оставался райком. Райком – это Сороковов, и он за прииск, значит, публикация грозит очередным конфликтом – и с ним, и с шефом. Ладно, как-нибудь выкрутимся, но чего все же хочет Пилипчук?