Проклятие Матери гор
Шрифт:
Когда девочка опять заснула, Лёлинг продолжил свой рассказ. Но Лунга его уже не слушал, забившись в угол, или делал вид, что не слушает, – Грогар хорошо знал своего слугу, имевшего привычку совать свой нос куда не следует и регулярно получать за это тумаки.
– На чем же я остановился? – Лёлинг почесал бороду. – Ах, да! Вспомнил. Итак, я покинул беднягу Гарро. Однако следующей ночью, с горечью вспоминая безумие Гарро, я… как бы это сказать… нашел в лепете отшельника несколько интересных… м-м… выражений. И чем больше я думал о нем, тем сильнее утверждался в мысли, что покинул старца несколько преждевременно.
– Вот-вот! –
– Опять… – вздохнул Грогар.
– Расскажите же! – Лунга вцепился в рукав ученого. – Расскажите же, что он говорил вам.
– Да-да, конечно, – ответил Лёлинг, отстраняясь от назойливого слуги. – Наберитесь терпения, друг мой Лунга. Пробыл я с отшельником три дня, три самых странных, в некотором роде, дня.
Интересно было наблюдать за ним. Гарро вел себя как малое дитя: бегал по поляне, размахивая руками так, словно хотел взлететь; бросал камни в ручей с какой-то чудной улыбкой на устах – мне думается, бедняга предавался воспоминаниям. Часто старец – весьма вероятно, по многолетней привычке – молился, а вернее, выдавал миру лишенные связи и смысла словеса, почерпнутые из святых книг и таинств. Успокоившись, отшельник садился отдыхать, и в этот миг разум его немного светлел. Он пил, по его словам, чай, в чем я сильно сомневаюсь, и улыбался мне. Я всё ждал, что он вот-вот заговорит со мной, но нет… ничего подобного.
То, что меня так заинтересовало, случалось каждый вечер, у костра. Признаюсь, в первый раз я сильно испугался – не каждый день, знаете ли, видишь «вещающего». Гарро, казалось, засыпал, но затем резко выпрямлялся, глаза его загорались жутким нечеловеческим огнем, и он быстро-быстро проговаривал цепь на первый взгляд бессмысленных фраз. Каждый вечер одно и то же. Я взял на себя труд записать всё, что он говорил. Со временем я выучил наизусть это… пророчество. Да, наверно, так. Пророчество – то, чем сильны святые люди.
Вот оно:
И будет знамение: дочь Тьмы войдет в дом,
Впущенная Паихни, что обречен стоять у дверей, –
Тем, кто несчастен в своих извечных стремлениях;
Тем, кто мечется меж Светом и Тьмой, меж выбором и проклятьем,
Меж игрой и плачем, вымыслом и реальностью.
И каждое слово дочери Тьмы зародит в душах смятение,
Невидимым покровом растворится она в полуденном мире,
Ожидая своего часа.
Эти слова прокатились по пещере тихим эхом. Грогар подумал: странно, что они раньше не замечали необычную акустику их временного пристанища. Лёлинг подметил эффект, произведенный пророчеством, и усмехнулся.
– Иногда на самые простые вещи смотришь по-иному, – сказал он. – Но я, с вашего позволения, продолжу, ибо рассказ мой подходит к концу. Оставив Гарро-отшельника в одиночестве, я вернулся в Корнелиус и нанес визит моему другу и коллеге – ученому Вилле Лёрдану, специалисту по древним языкам, символам и религиям мира. Вместе мы достаточно продолжительное время изучали все таинственные события, в которые я, так или иначе, вляпался, и долго не могли решить, что означает пророчество Гарро – да и пророчество ли оно, – покуда совершенно неожиданно не услышали от – только представьте себе! – кухарки господина Лёрдана историю о колдуне из Круга Смерти.
Не увлечься этим я просто не мог, тем более что это оказалось
– Не совсем, почтеннейший, – задумчиво промолвил Грогар, – не совсем.
– Хм, вы правы, – ответил Лёлинг. – Кажется, они только начинаются. М-да. Ну да ладно, чего уж тут горевать. Позвольте, я изложу вам все, что знаю о колдуне из Круга Смерти, где мы и имеем честь находиться.
Дьярв Лёлинг снова умолк, собираясь с мыслями, потом, заметно волнуясь, продолжил:
– В доме у Илмара уже лежат кое-какие наброски этой истории – я постарался облечь все разрозненные, часто противоречащие друг другу слухи и домыслы, касающиеся этого дела, в более или менее пристойный вид, придать, так сказать, им литературную форму. Поэтому я с легкостию и превеликим удовольствием перескажу ее вам.
Лет сто назад, во время царствования Кнуда Смутьяна, жил в провинции Дюнкшвальб некто по имени Ришард Хорн. И было у него три сына – Эгиль, Торбринд и Виктор. Жил господин Ришард купечеством, и дела его шли день ото дня лучше – он начал посещать разные страны и стал желанным гостем в самых богатых домах родного города, даже вошел в городской совет. И чем богаче становился, тем сильнее тяготился своею женою – женщиной красивой и статной, но вроде как сварливой и неверной. Ходили слухи, что она – куда ж без этого – ведьма. Впрочем, что тут удивительного – о всякой красивой и гулящей женщине у нас говорят, будто она ведьма.
– О, да! – сказал Грогар, мечтательно вздохнув.
– Вскоре после рождения младшего – Виктора – господин Ришард окончательно решился на поступок неблагоразумный, подлый с точки зрения совести, но выгодный с точки зрения политики и престижа: прогнал Ингу (так звали жену) из дому, без объяснения причин и даже не дав ей попрощаться с детьми, после чего немедля женился на богатой наследнице.
Время прошло, сыновья свыклись с потерей родной матери, помирились с отцом и мачехой. Все пошло своим чередом, а про Ингу и вовсе забыли.
Когда сыновья подросли, дал Ришард каждому подарки, привезенные из заморских стран: старшему – меч в золотых ножнах, изукрашенный драгоценными каменьями; среднему – сундучок, полный разных монет со всех концов света; младшему – книги, самые ценные по его представлению. Таким образом, Ришард указал им путь, который сыновьям предстояло пройти по жизни; не обидел никого, ибо выбирал подарки с умом, руководствуясь желаниями и наклонностями сыновей: Эгиль должен был стать военным, Торбринд – пойти по стопам отца, а Виктор – избрать ученую стезю.