Проклятие Пифоса
Шрифт:
Женщина явно смаковала это слово. Она открыла глаза, сверкавшие безграничной радостью. Каншель ощутил укол зависти. Стоящая перед ним женщина обрела цель всей жизни и ответила на ее призыв. Когда-то Каншель думал, что с ним было так же. Но в эти беспокойные дни и бессонные ночи неуверенность стала его постоянным спутником.
— Где твой дом? — спросила Ске Врис.
На Медузе? Нет, больше нет. Планета, на которой он родился, осталась для него лишь далеким воспоминанием.
— Корабль, — ответил слуга. — «Веритас феррум».
Он произнес это имя, словно молитву. И поразился сам себе.
— Как мне
— Никак, — сама идея была оскорбительна.
— Вот именно.
— Но вы никогда здесь раньше не были, — возразил Каншель и вдруг засомневался. — Или были?
Могли ли эти люди оказаться заплутавшими странниками, в действительности всего лишь вернувшимися к своему месту отправления?
— Нет, — ответила Ске Врис. — Никто из моего рода никогда не ступал сюда.
— Тогда как эта планета может быть вашим домом?
— Так было предначертано, — снова улыбка. Женщина буквально лучилась уверенностью столь абсолютной, что проще было бы сдвинуть гору, чем разубедить ее.
— Почему вы не прилетели сюда раньше?
— Тогда было неподходящее время. Но теперь час настал.
— Откуда вам знать?
— Мы не могли начать наше странствие, пока нас к этому не вынудили. Война пришла в мир, где мы жили, и стала его концом. И мы ушли, преисполненные радости от того, что наше поколение узрит свершение пророчества.
Каншель нахмурился. Слова Ске Врис о предсказаниях и пророчествах шли абсолютно вразрез с правоверностью Имперской Истины. И от этого он чувствовал себя неуютно. Отчасти потому что осуждал подобные изречения. Отчасти потому что хотел разделить безмятежность этой женщины.
Только теперь он заметил в толпе колонистов людей в мантиях с капюшонами. Остальные почтительно склоняли головы, проходя мимо любого из них. Каншель окончательно убедился, что культура этих путников строилась на суевериях. Насколько же изолированной была эта цивилизация? И как долго? Неужели ее никогда не приводили к Согласию? Неужели именно сейчас, когда все повисло на краю гибели, Железные Руки встретили одно из забытых племен человечества?
— Откуда вы прибыли? — спросил слуга.
— Тот мир для нас теперь утрачен, — ответила Ске Врис. — Как и его имя. И это хорошо. То был ложный дом. Он не испытывал нас.
— Так вот как вы видите Пифос? Как испытание?
Ске Врис кивнула и расплылась в улыбке.
— Он встретил нас своей яростью. Мы знали, что так будет. Мы должны заслужить себе дом здесь. Каждый новый день будет нашим испытанием. И это правильно. Таков путь истинной веры.
«Вера». Это слово преследовало его, всплывая везде, куда бы Каншель не сунулся. С самой первой ночи на Пифосе ему становилось все труднее отвергать его, хотя он и знал, что должен. Танаура предложила ему успокоение и ободрение после смерти Георга Паэрта. Иерун понимал, что должен смириться с галлюцинациями. Такого следовало ожидать в регионе, где грань между реальным миром и имматериумом трещит по швам. Но от пугающей реальности того, с чем он столкнулся, нельзя было просто отмахнуться. И перед лицом зловещих чудес к чему еще ему обратиться, если не к вере? Неужели он думал, что слепое приложение силы, неважно сколь великой, решит все проблемы?
«Вера». Вот опять. Он посмотрел на лучезарное лицо Ске Врис. И ощутил отчаянную зависть. Эта женщина
Ничего. Он смотрел на женщину, чья вера служила ей непробиваемым щитом. Быть может, она была даже сильнее веры Танауры — ведь та была напугана, тогда как Ске Врис буквально светилась от счастья.
— Но зачем? — спросил Каншель. — Зачем вам испытывать себя?
— Чтобы обрести силу. Чтобы закончить наше дело, мы обязаны быть сильными.
— И какое у вас дело?
Ске Врис подняла глаза к затянутым небесам и приветственно воздела руки.
— Час этого откровения еще придет, — она помедлила, словно упиваясь невыразимым блаженством. А когда она опустила руки, ее взгляд, казалось, стал еще радостнее прежнего. — Оно явится сюда. Скоро. Так говорит мой учитель.
— Ваш учитель?
Ске Врис указала на одну из фигур в мантиях, что стояла неподалеку от посадочной площадки и наблюдала за разговором Аттика с представителями колонистов. Даже в сумерках опускающейся ночи его было нетрудно заметить. Человек был выше большинства своих товарищей, которые держались от него на почтительном расстоянии.
— Как его зовут? — спросил Каншель.
— Я еще не заслужила право произносить его имя.
Каншель еще раз осмотрел одеяние Ске Врис. Туника женщины была длиннее тех, что носили прочие колонисты, и имела короткий капюшон. Иерун уловил схожесть между ней и темными мантиями.
— Вы — религиозный воспитанник? — спросил он.
— Послушник, да.
Каншель замялся, прежде чем заговорить, но понял, что должен. Промолчав, он признал бы поражение всего того, что он всю жизнь считал правдой.
— Вам не следует здесь оставаться, — сказал он. — Вас привели сюда иллюзии. Поклоняться нечему. Богов нет.
Улыбка Ске Врис даже не дрогнула.
— Уверен?
— Абсолютно.
— И что вселило в тебя такую уверенность?
— Император открыл эту истину всему человечеству. И вам же тоже, верно?
— Но что есть открытая истина, если не божественный дар? — вопросила Ске Врис.
— Нет, — запнулся Каншель, — нет, это не так. Это… Я…
И затих. Воля, питавшая его уверенность, угасла.
— Да? — подстегнула его Ске Врис.
— Ничего. Но вы все равно ошибаетесь, — Каншелю стало дурно от того, насколько слабым прозвучал его довод.
Его терзания не укрылись от взгляда собеседницы. Ске Врис по-товарищески положила руку ему на плечо.
— Думаю, нам с тобой о многом предстоит поговорить, друг мой.
— Вы и в самом деле планируете остаться.
Ске Врис залилась смехом.
— Планирование тут не причем… Это наш дом! Здесь наша судьба!
Даррас наблюдал за представлением на посадочной площадке. «Цирк», — думал он, снедаемый отвращением. Разношерстные оборванцы вели себя помпезно, церемонно, горделиво. Им бы быть поскромнее, но, даже выражая благодарность за спасение, они держались так, будто были хозяевами этих земель, а Железные Руки — гостями, только-только заскочившими на огонек. Сержант расспросил с десяток беженцев, и их ответы лишь подкрепили это его ощущение.