Проклятие Пифоса
Шрифт:
— Капитан, — вздохнула Эрефрен. — Я не буду пытаться убедить вас в том, что я сама всем сердцем хотела бы назвать ошибкой. Но я могу безо всяких сомнений заверить вас, что это строение служит причиной помех. Если вы хоть немного верите в мои способности, доверьтесь мне сейчас.
— Значит, мы должны покончить с помехами.
Следующее слово принадлежало Гальбе:
— Сжечь.
Глава 15
РЕФРЕН. ЕДИНЕНИЕ. НЕПОВИНОВЕНИЕ
«Сжечь».
«Это
Гальба тяжко раздумывал над этим вопросом на пути к поверхности. Он боролся с ним, сидя в чреве летевшего на базу «Несгибаемого». Аттик пока держал свое мнение при себе — возможно, давая Гальбе время выстроить свои доводы или покаяться в своем безумии. Но Антон не изменил своего мнения. Руины должны быть уничтожены, это очевидно. Они создают помехи способности Эрефрен отслеживать варп. Стереть их с лица планеты, и одной проблемой станет меньше.
Все логично.
Только вот мысль о том, чтобы «сжечь их», появилась у него еще до вердикта Эрефрен. Гальба пытался обосновать свою убежденность, составить рациональную цепочку наблюдений и умозаключений, которые привели его к этой идее. К этому конкретному слову.
«Сжечь».
Ничего не получалось. Рассуждения превратились в оправдания, и сержант, устыдившись, отогнал их. Он был честен с собой. Идея пришла к нему ночью, а ночами на Пифосе ничему и никому нельзя доверять.
Вдруг он понял, что не может доверять даже своей дилемме. Уверенность окончательно покинула Гальбу, когда Аттик позвал его для личной беседы. Они разговаривали в капитанских покоях — небольшом модульном помещении без окон, пристроенном к командному центру. В центре безликой комнаты с голыми пласталевыми стенами находился стол с разложенными на нем звездными атласами и растущей коллекцией карт Пифоса. Аттик не отказался от идеи вычислить ставку противника и регулярно отправлял штурмовые катера на разведывательные вылеты, что с каждым разом охватывали все большую территорию на побережье. По результатам составлялись контурные топографические карты непокоренных джунглей. Листы пергамента были сплошь исписаны различными пометками, и практически все они были грубо перечеркнуты — хрупкие напоминания о непрекращающемся разочаровании.
Присесть было негде. В помещении вообще не оказалось мебели кроме стола. Аттик захлопнул дверь, снял шлем, положил его на стол и принялся неторопливо, размеренно расхаживать по комнате. Гальба понял, что именно так капитан использует свои покои. Они стали обителью его неспокойных мыслей.
Наконец Аттик заговорил:
— Значит, ты хочешь, чтобы я сжег руины?
— Чувства подсказывают мне, что вы должны, брат-капитан, — это был самый чистый и честный ответ, который Антон мог дать. Он надеялся, что командир обратит внимание на его выбор слов.
И он обратил.
— Чувства? Я не ослышался?
— Да.
— А что ты думаешь о том, что нам делать дальше?
— Я не уверен.
Аттик остановился и с другого конца стола посмотрел на Гальбу холодным, точным, изучающим взглядом. Сержант почувствовал,
— Объяснись, — потребовало чудовище войны.
— Мой главный порыв — сжечь руины. Разрушение в таком случае неизбежно, но я хочу именно сжечь их. Я должен так поступить, капитан. Это все, о чем я могу думать. Но…
— Но ты избрал такой способ разрушения, не исходя из каких-то логичных заключений.
— Совершенно верно.
На несколько мгновений Аттик погрузился в раздумья.
— Это разумная стратегия. Действительно, наиболее эффективным способом уничтожить эту постройку было бы использование того или иного вида пламени. Сержант, когда у тебя возникло это желание сжечь?
— Прошлой ночью.
— Понятно. Тебе приходила в голову мысль, что руины могут быть источником помех, до того, как об этом сообщила госпожа Эрефрен?
— Никак нет.
— Что может быть источником твоего наития?
— Не могу знать.
— Неужели?
В бионическом голосе Аттика практически не осталось интонаций. Капитан только менял уровень громкости и по желанию растягивал некоторые слова и звуки. Но и этих вариаций сполна хватало, чтобы передать все богатство его эмоций. Гальба без труда уловил скептицизм в этом единственном слове. Но он продолжал настаивать на своем.
— Я не знаю, что является источником. Но знаю, что не является. Я не псайкер. Как бы я смог скрывать это от вас и от остальных братьев так долго? Капитан, — воззвал он, — разве давал я вам хоть когда-нибудь повод усомниться в моей верности?
Голова Аттика на долю градуса склонилась направо.
— Нет, не давал, — признал он. — Но порой твое поведение на этой планете трудно объяснить.
— Разделяю ваше недоумение.
Электронное ворчание прозвучало уклончиво. Оно не было враждебным. Равно как и не было снисходительным.
— Пойми меня правильно, сержант. Какова бы ни была природа слабости, что одолевает тебя, сейчас меня заботят только возможные ее последствия. Навредишь ли ты нашей операции? Навредишь ли роте?
— Я бы никогда…
Аттик вскинул руку, отсекая любые возражения.
— Если ты сам в полной мере не понимаешь, что с тобой происходит, да еще и против твоей воли, значит, твои намерения роли не играют. Следовательно, твоя верность — тоже.
Гальбе на это нечего было ответить. Логика была непрощающей. И неопровержимой.
— Как вы намереваетесь поступить со мной? — спросил он.
— Не уверен. Я не люблю неопределенность, брат-сержант. Особо я презираю ее в себе. Но мы оказались в непростом положении. Каким бы ни был источник твоего знания, ты смог предупредить нас об атаке этих паразитов в руинах. Это было полезно, хоть и необъяснимо. — Капитан стукнул пальцем по столешнице. — Опиши мне в точности все, что произошло.
— Я почувствовал, как что-то приближается.
— Почувствовал как? Интуитивно?