Проклятие рода

Шкваров Алексей Геннадьевич

– Тебе это все привиделось. – Холодно произнесла Агнес. – Мне кажется, ты просто ищешь причину излить на меня какое-то свое недовольство. – Жена потянулась, снова наполнила бокал.

– Ты не много ли стала пить? – Быстро спросил муж.

– Ты всем недоволен, Иоганн! Моим отношением к дочери, моей усталостью, лишним бокалом вина. Тебе не угодить! Чем еще ты недоволен? - Она пригубила вино.

– Я не хотел тебя обидеть. Прости. – Муж сокрушенно покачал головой. – Я лишь хотел тебе помочь.

– Ты меня не обидел, Иоганн. Давай оставим этот разговор. – Агнес допила вино, поднялась из-за стола. – Я посмотрю Элизабет и пойду спать.

Она стала часто и подолгу уходить из дома, оставив Элизабет полностью на попечение служанки. Сначала просто бесцельно бродила по улицам Дерпта, рассеянно

отвечая на приветствия знакомых горожан, в основном из приходского клира церкви, где служил Иоганн, потом она стала заглядывать в различные трактиры, где заказывала себе вина. Со временем ее прогулки становились короче, и быстро завершались в одном и том же трактире «Сирена» на улице Гильдий, ближайшем от их дома. Хозяин косился на жену пастора, не скрывая недоумения, но наливал исправно. Выпив один-другой бокал вина, Агнес вновь встречалась с матерью. Барбро теперь садилась напротив и продолжала свои уговоры, становясь все более и более настойчивой в упреках:

– Ты променяла меня на них? Неужели ты думаешь, дочка, что они тебя смогут простить? Разве ты забыла, как отшатнулся от тебя твой Андерс, которого ты так искала, когда ты приехала за ним в Упсалу? А при встрече с Сесиль? Забыла?

– Но, мама… Андерс…

– Что Андерс? – Мать перебивала. – Ведь это он выдал меня, тебя и всех наших глупых мужей на погибель! В этом его прощение? Ведь это он, он, твой сын и сын этого благочестивого преподобного Иоганна, - Барбро скривилась в язвительной усмешке, - и сам ныне пастор.

– Он чиновник, юрист… - Агнес пыталась что-то вставить, но мать не слушала.

– Какая разница! – Она всплескивала руками. – Один святоша, другой законник. Так-то они соблюдают и исполняют заповеди, законы Божии и королевские? Без суда обрекли на смерть невинных людей, а тебя оставили, помиловали, чтобы ты маялась всю оставшуюся жизнь!

– Но мы же поступили плохо, мама! – Агнес старалась возразить. Мать просто не давала ей открыть рта.

– Ты верно пометила – мы! – Усмехнулась старуха. – А плохо ли? Плохо ли то, что на богатство, которое должно было нам достаться по наследству, пусть даже церковь или сам король запустили бы в него свои лапы – нам бы хватило, покусился чужой? Какая-то потаскуха, наставлявшая рога моему братцу! Плохо ли то, что мы хотели восстановить справедливость? Разве мы хуже других и не заслужили этого? Только твой сын и этот пастор, его отец, нам помешали. А теперь ты вернулась у нему!

– Но он любит меня, мама!

Барбро расхохоталась.

– Конечно, любит, потому что пользуется тобой всю жизнь! Что тогда в Кальмаре, что в Новгороде, что сейчас. А ты ему еще родила дочь! А ты не поняла, почему ты все время ощущала к этой Элизабет отстраненность, будто это не твоя дочь? Она и есть не твоя! Она чужая тебе! Она этого Веттермана, как и Андерс. Они его, а не твои! Твоего ничего нет! Его дом, его дети, его книги, его деньги, его церковь, его вино, его ложе, на котором ты с ним спишь… А твое-то где, дочка?

Видение вдруг исчезло. Агнес протерла глаза, вздрогнув от прикосновения собственных рук, и осмотрелась. Она сидела все в том же трактире, перед ней высился кувшин с вином. Женщина схватила кружку и жадно ее опустошила. Потом еще одну и еще. Тепло и истома быстро разбежались по телу. Все, что мучило, отступило, исчезло вместе с образом матери, ушло куда-то прочь. Неожиданно в ушах снова прозвучал голос Барбро:

– Выпей и за меня, дочка! Посмотри, как стало тебе легко после разговора с матерью. Оглянись по сторонам – нет ли достойных тебя кавалеров? Плюнь на всё! Они тебя никогда не ценили. Наслаждайся жизнью, ты еще так молода и красива!

Какой-то мужчина, сидящий неподалеку, в упор разглядывал Агнес. Улыбался, подавал какие-то знаки. Она игриво качнула головой, что было расценено, как приглашение. Мужчина поднялся и, прихватив с собой кувшин вина, пересел к ней за стол.

Леса Ливонии затянуло унылой желтизной. В ней не было согревающей душу яркости солнца, цвета поблекли в серости паутины не прекращавшегося от самого Ревеля мелкого промозглого дождя. Дороги раскисли и лошади тянули повозку рывками, выдергивая колеса из липкой грязи. С каждым днем становилось все холоднее, и Андерс отогревался в трактирах кружкой горячего рейнвейна перед ужином. На душе было тревожно, и молодой человек никак не мог понять причины беспокойства. Ведь он ехал к своим родителям,

в семью! Он скучал по ним. Он хотел увидеть, наконец, свою сестренку Элизабет. Ведь за те семь лет, что прошли с ее рождения, судьба не предоставляла ему шанс встретиться с семьей. Они расстались в Виттенберге, где Андерсу предстояло доучиваться, а отец с матерью отправлялись сюда, в Дерпт, к новому месту службы по протекции самого доктора Лютера. Элизабет тогда еще только предстояло появиться на свет. Отец… Андерс очень скучал по нему. Как не хватало их прежних долгих бесед и диспутов, чуть ироничного взгляда отца, его похвал и упреков! Не хватало даже его молчания, которое следовало в наказание за проступки мальчишки – Андерс именно так и принимал, каялся, просил прощения… Слава Богу, оно быстро приходило. Мать… Андерс задумался. Пока они были вместе, втроем, он как-то заново привык к ней, в нем стали просыпаться сыновьи чувства. Обида отступила, вытесненная радостью за обретшего счастье и покой отца. Но где-то там, в глубине души тлел, теплился огонек недоверия. Один раз оно почти вспыхнуло, когда их угораздило натолкнуться на эту Сесиль. Но болезнь матери, вызванная потрясением от случившегося с этой несчастной, переживания отца, его заботливый уход растрогали Андерса, пробудили в нем сострадание и угрызения совести. Ведь он усомнился не в ней или не столько в ней, как во всепобеждающей силе любви своего отца. Потом пришло время разлуки. Мать снова отдалилась. Да, собственно и до этого Андерс воспринимал ее только позади фигуры отца. Отрезок жизни до встречи с Иоганном в Стокгольме, куда его вывез тот доминиканец отец Мартин, Андерс и вовсе постарался вычеркнуть из памяти, словно те годы были пронизаны одним – надеждой и ожиданием обрести настоящего отца. И мечты детства сбылись, а потому не стоило их омрачать предшествующими встрече неприятными образами и событиями. Отец был счастлив с матерью, ну что ж, Андерс был искренне рад за него. Но сыну почему-то виделась одна и та же картина – отец, подле него прелестная белокурая девочка Элизабет, а где-то там, на заднем плане мать, которую почти не видно. Ее присутствие лишь угадывается. Именно так сейчас представлялась Андерсу семья. Почему? Он не мог ответить на этот вопрос. Возможно, виной тому письма отца или то, что Андерс умудрился прочитать между строк. Ведь внешне слова выглядели достойно и, можно сказать, радостно, но где-то там, за ними, под чернотой чернил притаилась боль и, прекрасно зная, чувствуя отца, Андерс мог предположить лишь один источник его переживаний – тот, что был за спиной.

Беспокойство усиливалось с каждой милей, приближавшей посланца короля Густава к Дерпту. Стало совсем холодно, по утрам лужи уже привычно затягивал лед, который с хрустом проламывался копытами лошадей, и кончиком промерзшего носа Андерс чувствовал, что со дня на день следует ожидать первого снега. Он не заставил себя долго ждать. Стук дождя вдруг затихал, превращаясь в невесомые белые хлопья, беззвучно опускавшиеся на увядшую почерневшую землю, на крупы лошадей, на повозку, словно кто-то накрывал все, что в силах был выхватить человеческий глаз простыней, тут же намокавшей и превращавшейся в привычную грязь. Воцарившаяся тишина нарушалась скрипом колес, да шумным дыханием и похрапыванием уставших тянуть свою лямку лошадей. Снегопад прекратился также внезапно, как и начался, возвращалась привычная сухая барабанная дрожь капель.

Наконец, на исходе недели пути при виде очередной ливонской деревушки, показавшейся сквозь моросящий дождь темными остовами своих домов из тесаных бревен, Андерс не выдержал и спросил нетерпеливо возницу:

– Ты говорил, что будем сегодня!

Хмурый фурман указал подбородком вперед:

– Это Текельфер, последняя деревня перед Дерптом.

Мимо медленно проплывали дома с торчащими из крыш обмурованными трубами, навесы для телег, амбары, колодцы с высокими журавлями, конюшня, сложенная из плитняка, в центре деревни высилась деревянная церковь с драночной кровлей.

– За деревней будет развилка, - пояснил молчаливый возница, - направо к рижской дороге, с нее прямо в епископский замок попадаешь, налево в город.

– Нам лучше сперва в церковь Св. Иоанна. – Подумав, отозвался Андерс.

– Тогда повернем налево. Церковь недалеко от замка, только с другой стороны, между Иоганнисштрассе и Риттерштрассе . – Все также невозмутимо ответил ливонец. Казалось, его ничего не могло вывести из себя, даже непрерывный дождь, стекающий струйками с его выцветшей суконной шляпы.