Проклятие рода

Шкваров Алексей Геннадьевич

– Езжай! – Лениво махнул рукой воевода. – С моими людьми тебе нечего бояться. – И направился в крепость.

Дорога втянулась в лес, изгиб за изгибом, уводя в самую чащу. Ни одной живой души не попадалось более на встречу. Могучие ели наступали с двух сторон, создавая полумрак, и лишь пробившиеся сверху лучи солнца, да белизна берез, оживляли темноту зелени. То здесь, то там попадались деревянные кресты, наводившие на мысль о набожности местного населения. Болдырь каждый раз крестился, шепча что-то себе под нос.

– Народ здесь сильно верующий! – Ткнул его в бок Бенгт, завидев очередную почерневшую от времени деревяшку.

–

Нет! – Отозвался вместо казака возница. – Христиане лежат под ними, душегубами разными удушенные, аль зарезанные. Иль князьями с боярами казненные. Лихо одно, что от тех, что от других. – Друзья ехали на самой последней телеге из тех пяти, что воевода заставил нанять Фикке в Ивангороде. Возчики на них были русские.

– Что и простой люд убивают? – Спросил Болдырь, внимательно осмотревшись по сторонам и придвинув поближе свой мешок с саблей.

– А лихим людям без разницы. Купец ты, аль крестьянин. Воры!

– И на нас могут напасть? – Бенгт тоже нащупал рукоять меча и стал всматриваться в ельник.

– Нет. – Откликнулся старик. – Ныне воевода ивангородский своих воев дает, они впереди едут. Лиходеи их видят и не смеют.

– А князья-бояре?

– А-а. – Махнул рукой мужик. – Бывает лютуют.

– И что? Терпят? – Обернулся к нему Болдырь.

– А что еще-то делать? – Вопросом на вопрос ответил возница. – Мужик, как лес, его и жгут и рубят, а он самосевом растет, да растет. Ну, сожгли деревню, все в лес разбежались. Она все равно в срок сгорела бы. Заново отстроятся. Н-но, родимая. – Подстегнул лошаденку.

– А если кликнуть: «Бей князей и бояр! Бери их жен, да богатство!»? – прищурился Болдырь.

– За боярами и торговых людей бить позовешь? Мошну разделить? Так? И чем ты тогда от душегубов отличен будешь?

– Коль обманом мошна нажита, так и не грех купчину порешить! Иль по-твоему, что в том, что ложь, коль сыто живешь?

Старик не ответил сразу. Пошамкал губами, помолчал, да проронил:

– Люди сказывают, есть царство Опоньское где-то на краю земли русской. Без суеты антихристовой живут там, без воровства и душегубства, без князей, да бояр. Миром.

– Тебя послушаешь, так мир ваш силен, как вода, только глуп, как свинья. – Болдырь даже разозлился.

– Отчего ж глуп-то, мил человек?

– От покорности вашей.

– Ну-ну. – Покачал головой старик. – Ты, мил человек, видать давно на Руси не бывал, да и выглядишь не по-нашему, хоть и говоришь складно.

– Мне и раньше бывать было без надобности. На Дону-батюшке жил и не тужил по царству твоему Опоньскому. – Отмахнулся казак.

– То-то гляжу, что не знаешь. – Старик видно обиделся и замолчал уже надолго.

Дорога стали шире и оживленнее, да и леса отступали, полями прерывались. То с левого бока, то с правой стороны, еще обозы втягивались на большак. Перекрестки привычно крестами отмечались. Бородатые возницы везли в город дары полей и лесов, навстречу тянулись подводы с иными товарами. Изредка пролетали верховые, спешившие куда-то по своим делам, блеснув на солнце колонтарями или шлемами. Телеги сторонились, уступали им путь. Все было в диковинку Бенгту. С любопытством и каким-то азартом впитывал юноша запахи и звуки русской земли. Вот она, Родина неведомая. Оглушала, поражала безграничностью, ширью и мощью природы, ее дикостью. Немецкого или шведского слова более не услышишь.

И понимал речь, да непривычно.

Перед новгородскими посадами Бенгт с Болдырем пересели на передние повозки. С камзолами расстались, поменяв на русские кафтаны. Примерили, впору пришлись.

– Эх, ну и глаз у нашего купца! – Ухмыльнулся Болдырь. Нахлобучил свою шапку на голову, а вот Бенгту шляпу пришлось оставить, от предложенной отказался.

– Как хочешь. – Равнодушно сказал Фикке. – И еще, - добавил, - меч замотай тряпьем и под кафтан запрячь. Только ратникам позволено ходить с оружием. – И добавил задумчиво. – Странные эти русские. От природы своей дикой нравами грубы, хитры, от всего мира крестами храмов оградились. И тут же простодушны, все готовы отдать, не раздумывая за отца, брата, мать или друга, за землю, за веру. Мы, немцы, канаву увидев, сидим, размышляем, как на другую сторону перебраться, а они уже или шею свернули или перепрыгнули. Так-то. Но, это новгородцы. Московиты хуже будут.

– Чем? – Бенгту все было интересно.

– То шапку рвут униженно, до земли по рабски кланяются, то в спину свистят так, что кони шарахаются, а по коже мороз пробегает. Скажу одно, - доверительно наклонился купец, - голову почаще ощупывай, господин Нильссон, цела ли еще…

Перед Новгородом опять таможня. Целовальник было заартачился, взвешивать захотел, мол таможенных печатей, что на каждую телегу навесили, мало.

– Как? – Возмутился Фикке.

– Тута Новгород. Нам ивангородский воевода не указ! – Угрожающе пояснил целовальник.

Пара монет, и он потерял интерес к обозу, сменив гнев на милость.

– Где двор отвели немчуре вашей, знаете?

– На Пробойной и Славной?

– Точно. Провожатый нужен?

– Найдем. Не в первой. – Отмахнулся купец.

– Тогда езжайте с Богом! – Целовальник чинно снял шапку, повернулся к куполам Святой Софии, размашисто перекрестился.

– Одни убытки! – Сокрушенно помотал головой Фикке и знаком подозвал к себе Бенгта. Когда юноша подошел, шепнул ему. – На торг новгородский въедем, как меня трушники окружать начнут, с повозок спрыгивайте и в толпу.

Торг новгородский оглушил Бенгта. Город в городе. Одних рядов – улиц, переулков, проходов, около семидесяти – число ему потом сказали, через которые пролегали основные магистрали Новгорода, ведущие в Славенский и Плотницкий концы Торговой стороны. Лавки или лавицы, в основном, деревянные срубы с затворами – воротами или полоками с лица , иные каменные, но таковых немного. А народу! Разноцветные всклокоченные бороды, бараньи шапки у одних на затылок лихо заломлены, другие на брови сдвинули. Третьи вовсе без них, светлыми кудрями, в кружок выстриженными потряхивают. Кто в рубахе на голое тело, только ворот распахнут, чтоб видна была грудь богатырская, да крест потемневший на гайтане кожаном. Кто в тулупе из заплат одних, несмотря на теплую погоду. Все, как на подбор, статные, ловкие, полные жизни. Стариков и не видно, одни молодцы, как на подбор, кушаками подпоясаны, кровь с молоком, смотрят задорно, смешливо и с вызовом одновременно. Одни продают, другие покупают. Все торгуются… Промежь лавок и покупателей шныряют торговцы мелочью – барышники, коробейники и щепетники, тут же разносчики всякую всячину съестную предлагают – пирожки с требухой заячьей, аль с капустой, аль с рыбой, да на запивку сбитень и кисель с квасом.