Проклятие Синей Розы
Шрифт:
– Лаура, да как ты могла обо мне такое подумать?! – воскликнул он, но тут же попытался усмирить свою горячность. – Я и коснуться-то её боялся, знаешь, в ту пору, я был не самым смелым покорителем сердец. Она сама пожелала быть моей…
Это произошло ещё до той страшной истории с наследством и Зверем. Миссис Розалин, щедрая душа, каждый год устраивала бал, на котором для всех присутствующих было единственное условие – маска. То есть это был настоящий бал-маскарад, который все очень любили и ждали. Мы с Розабэль тоже не были исключением.
Знаешь, сначала всё шло как обычно, мы веселились и дурачились, обстановка весьма к этому располагала! Нам было хорошо, даже слишком, весь
Гаспара, похоже, этот разговор смущал не меньше Лауры, хотя он и был мужчиной. Но лёгкий румянец, окропивший его щёки, говорил о том, что французу в равной степени сладко и в то же время слегка неуютно делиться такими воспоминаниями.
– И ты не попытался её остановить? – девушка поймала себя на толике ревности. – Ведь в ваше время это считалось… непристойным…
– Милая моя, я… не хочу оправдываться. – Произнёс месье Бертран с переполняющим его голос вожделением. – В ту ночь сбылась моя мечта, и я ни о чём не жалею. Конечно, это было странно, Розабэль пришла посреди ночи, в своём бальном платье, маске, которую она отказалась снять даже в постели, и, не говоря ни слова, она нырнула ко мне под одеяло и принялась целовать меня так страстно, что я едва мог соображать, что между нами происходит. Нет, я не пытался отговорить её, зная, что у нас всё серьёзно и рано или поздно мы поженимся…
– Кто-нибудь ещё знал об этом?
Гаспар покачал головой.
– Нет. Ты первая, и лишь потому, что я уверен – её душа сейчас в тебе. И я вижу, как ты смотришь на меня, Лаура… Как смотрела когда-то она, моя Роза, моя Розабэль… И наш поцелуй, там, внизу, даровал мне ещё больше уверенности в нашем общем прошлом…
Он потянулся к ней, и Лаура сама не поняла, как вновь оказалась в крепких объятиях француза, а он уже целовал её, нежно, но страстно, и как же ей хотелось сейчас послать всё к чёрту и просто расслабиться!
И девушка закрыла глаза, наслаждаясь моментом.
Возможно, после она об этом пожалеет, но только не сейчас…
Дверь распахнулась так неожиданно, что Марисоль резко подняла голову, со страхом уставившись на появившегося за ней Хейдена. Что-то было не так, в его взгляде, манере поведения…
Несколько секунд парень словно впервые изучал её лицо, а после он пошёл прямо на неё и, не церемонясь, грубо захватил в объятия, и припал губами к губам. Девушка задрожала всем телом и послушно ответила на жадный поцелуй, обвив руками шею возлюбленного, а он уже действовал дальше. Всё внутри Марисоль возликовало, она боялась сейчас одного, что он остановится, и её желание обладать этим страстным телом так и останется мечтой.
Он был груб, даже слишком, и от его горячих прикосновений было временами больно, но это казалось сейчас таким пустяком, не стоящим никакого внимания… Он начал раздевать её, и ткань затрещала под нетерпеливыми руками
– Прошу, будь осторожен, у меня это впервые…
И Хейд, замешкал, а после, пробормотав что-то нечленораздельное, лишь слегка сбавил обороты, продолжив то, зачем он сюда пришёл. Ведь как бы стыдно и мерзко от себя самого ему сейчас не было, он должен был довести дело до конца. Ради спасения Лауры. Ради её жизни…
… А когда всё закончилось, он быстро оделся, и, не говоря ни слова, вышел прочь, оставив новоиспечённую жену в полном одиночестве. И сидя на берегу реки, кусал губы до крови и клял себя последними словами, какие только приходили на ум. Мерзко. Гадко. Противно от самого себя.
И да, сейчас ему было очень стыдно. Он думал, побороть себя будет проще. Он шёл туда в полной уверенности, что сможет отключить все чувства и просто сделать это. Всего лишь раз.
Но, увидев девушку, такую растерянную, не знающую чего ещё ожидать от психа-Хейдена, что только и делал, что поливал её грязью и клял последними словами, его решимость едва не дала трещину. Он пришёл обмануть её, чтобы с помощью этого обмана получить желаемую силу. А она ждала – на самом деле ждала и надеялась, должно быть, влюбившись в него по самые уши. И хотела его – на самом деле, своего мужчину, без всякой корысти.
А ещё он никогда не был с девственницами, его подружки из баров и сами не помнили, когда лишились её, а тут… Ведь у девушки могла быть совершенно иная судьба. Может быть, в их проклятый лес занесло бы того, кто на самом деле полюбил её, несмотря ни на неказистую внешность, ни на что другое. Ведь он и сам уже привык к тому, что по утрам его будила не красавица-фотомодель, а обычная деревенская простушка, которой до «красавицы» было далеко как пешком до Лондона.
И всё же было в ней что-то притягательное, тёплое, как домашний уют, хотя Хейд и сам не хотел признавать этого. Но он привык. Нет, не полюбил, но привык. И не будь Лауры, он смирился бы. Но его сводная сестра была дороже ему собственной жизни, и он не мог, не хотел от неё так просто отказываться. Не теперь.
Однако чувство вины он сейчас испытывал не перед ней, а перед Марисоль – знахарка заслужила счастья. Не такого, какое он мог ей предложить. Пусть телом Хейден теперь и принадлежал ей, но вот душа всё так же мучительно, но непрестанно тянулась к Лауре. Он любил её, он только сейчас понял, насколько любил…
Марисоль долго лежала, не шевелясь на своей кровати, обнажённая, но счастливая, и улыбка не спешила сходить с тонких губ. Впервые она была счастлива, настолько, что готова простить всех богов и себя за некрасивую внешность, за судьбу, что сама не выбирала… Хейден был с ней. Он сам захотел этого.
Теплота всё ещё разливалась внизу живота божественными ощущениями радости и счастья. Физическая боль была лишь сладким напоминанием случившегося, и девушка радовалась даже ей и была уверена – теперь всё получится. Всё сложится. И они будут счастливы. Она усмирит Зверя внутри своего мужа, и у них родятся самые прекрасные на земле дети, потому как брак их был благословлён богами.
Пусть её невозможный Хейден был упрям. Он ушёл, едва всё закончилось и их тела насытились друг другом. Ему было тяжко… Марисоль понимала это. Она знала, как непросто самцам ломать себя, подстраиваться под обстоятельства, память предков услужливо подсказывала ей об этом. А потому она должна быть терпелива.