Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
С тем и уехал Ибрагим-эфенди из русского лагеря.
Едва вернувшись в свой шатёр, Пётр бухнулся на колени перед иконой Богоматери:
— Господи, Пресвятая Матерь Божия, вы чудо сотворили! Если мир будет подписан, значит, я родился в рубашке, значит, Господи, на моей ты стороне и защищаешь меня, под твоей рукой я хожу...
Он опустил голову, мелко крестясь, и приказал провести в лагере благодарственный молебен.
Чудо свершилось — армия не попала в плен, он не погиб. Только Бог мог сделать
Никогда Пётр не был слишком религиозным, а над иными церковными обрядами и глумился. Но чудо спасения в Прутском походе заставило его уверовать во Всевышнего глубоко и страстно.
Теперь надо было подыскать достойного и знатного человека для переговоров о мире.
Единственным человеком, знавшим турецкий и, кроме того, пользовавшимся уважением других держав, оказался на этот час подканцлер Пётр Павлович Шафиров.
Он догнал русскую армию уже на подходе к Пруту и теперь участвовал во всех военных советах.
Крещёный еврей, он был необходим Петру как знаток Востока, как человек, умеющий в любой ситуации чувствовать себя спокойно и достойно.
Только он один и мог разговаривать с визирем на равных.
Но Пётр Павлович сразу заявил, что сухая ложка рот дерёт.
Пётр удивлённо поднял брови.
— Бакшиш надобен, — объяснил Шафиров, — без подарка турки не станут и разговаривать.
Пётр перевёл взгляд на Кантемира, и князь наклонением головы дал понять, что подканцлер прав и что необходим такой подарок, который бы и самого визиря склонил к мирным переговорам.
Царь забегал по шатру Шереметева — тут, как и всегда в последние дни, собрались все старшие офицеры, все высшие военачальники. Среди них сидела и Екатерина.
— Что у нас в армейской казне? — спросил Пётр у Шереметева.
— Жалованье не плачено уже за несколько месяцев, казна пуста, едва червонцев пятьдесят наберётся, — угрюмо ответил Шереметев.
— Выгребай что есть, — приказал Пётр.
И Шереметев вынул из своего походного сундука оставшиеся жалкие золотые червонцы.
Они сиротливой кучкой лежали на столе, и Шафиров горестно отвернулся.
— Да Балтаджи и разговаривать не станет за такие деньги, — хмуро сказал он.
— Дай-ка твою шляпу, Петруша, — поднялась со своего места Екатерина.
Она сняла с Петра видавшую виды чёрную шляпу, поглядела на всех ясными карими глазами, неторопливо сдёрнула все перстни со своих полных пальцев и бросила их на дно шляпы. Они утонули в её чёрном пространстве.
Екатерина снова оглядела всех, с сомнением посмотрела на дно шляпы, взяла её двумя пальцами за поля и вышла из шатра.
Её не было довольно долго. Но когда она вернулась из шатра женщин, где жила со своими приближёнными и жёнами офицеров, шляпа была полна.
Чего тут только не было — огромные перстни
На самой Екатерине не осталось ни одного кольца, ни одной серёжки, ни одного ряда самых мелких жемчужин — она всё сложила в старую, потрёпанную шляпу Петра.
Положив шляпу на стол перед Шафировым, Екатерина важно сказала:
— Перед этим не устоит и сам великий визирь...
Шафиров довольно закивал головой — шляпа того стоила...
Собирался Пётр Павлович Шафиров недолго — взял с собою трёх толмачей, потому как знал турецкий с пятого на десятое, захватил двух офицеров для связи с царём и Шереметевым и в сопровождении небольшого отряда выехал в османский лагерь.
Янычары стояли по обе стороны дороги, по которой двигался небольшой кортеж посланника, и держали на изготовку свои длинные мушкеты — янычарки.
Бережно поддерживал Пётр Павлович на седле небольшой баул из блестящей кожи, в котором было всё: и бумаги, и письма Шереметева, и грамоты, удостоверяющие личность Шафирова, и его полномочия вести такие переговоры, но, главное, в бауле была драгоценная шляпа, стоившая многих громадных состояний...
«Эх, такую бы шляпку да в западную бы сторону», — некстати подумал Пётр Павлович.
Но по сторонам его лошади скакали трое толмачей, да и офицеры связи не спускали глаз с посланца, а уж янычары и вовсе ловили каждое движение русского именитого человека.
Что он именит, видно было по его цивильному, не военному костюму: пышные белые брыжи под знатным красным камзолом, сверху накрытым пышным кафтаном из тончайшего сукна отменной выделки, украшенным и кружевными манжетами, выглядывавшими из-под рукавов, и золотой цепью на груди, на которой привешен был портрет русского царя, обрамленный алмазами с крупинку.
Словом, посланец Шереметева был хоть куда, будто бы сошёл с модной картинки, а уж парик его в три локона возвышался над высоким лбом завитками и буклями...
У роскошного шатра Балтаджи-паши подбежали к Шафирову слуги визиря, придержали стремена, и посланец гордо и достойно сошёл с лошади.
Не озаботился тем, как и куда отведут коня, накормят ли, посчитал мелочной такую заботу, да и понимал, что знатную особу не следует окружать ещё и такой мелочной опекой и слуги визиревы тоже это прекрасно знают.
Но в шатёр визиря Шафиров вошёл осторожно, склонившись под низким пологом входа.
Отдав положенный в дипломатии низкий поклон, остановился у входа и ждал, что сделает и что скажет краснобородый и краснобровый человек в золотой чалме, сидящий, скрестив ноги, на высоких подушках, разложенных прямо на пушистом ковре.