Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
Так же тихо и скрытно удалось провести его в поместительную карету Екатерины, где собралась уже большая часть её приближённых женщин.
Другие жёны офицеров разместились в возках и кибитках, закрытых со всех сторон, в таком же возке поместилась и вся семья молдавского господаря.
Медленно, неспешно двинулся в путь русский лагерь. В день проходили немногим более мили, потому что всё время приходилось быть настороже, опасаться непредвиденных вылазок со стороны османов.
Останавливались на ночлег, разводили костры, ощетинивались
Три дня добирались только до Прута — и снова и снова опасались, охраняли лагерь, на стоянках окапывались и возводили частоколы, но этот медленный марш дал свои плоды: спустя три дня переправились со всеми обозами, каретами и возками через Прут, ещё два дня занял переход до своих пределов, и лишь тут вздохнул Пётр свободно.
Армия в целости и сохранности вышла из окружения, невредимыми остались пушки и всё вооружение, сохранились все обозы и люди.
Все пошли дальше, а Пётр посчитал уже возможным оставить армию, которой ничто не угрожало, и умчался вместе с Екатериной в Торгау — там намечалась свадьба его старшего сына, Алексея, на принцессе Вольфенбюттельской.
В последний раз грустно проводила Мария взглядом высокую фигуру Петра, вместе с Екатериной садившегося в крытый потрёпанный возок, в последний раз увидела, как окружил возок царя отряд конных драгун и поднялась пыль на дороге, — и растаяли в летнем мареве и возок, и Пётр, и его будущая жена, пока что невеста, Екатерина.
Мария и сама не понимала, почему так сжалось её сердце, почему так больно и страшно было от поднявшейся пыли, от удаляющегося возка, от гарцующих драгун. Она прижала рукой своё маленькое сердечко, слёзы было выступили на её глазах, но Мария сказала себе, что отныне она старшая в семье, что мать её плоховата, что ей одной предстоит и поднимать детей, и следить за порядком в доме, и самой обустраиваться на новом месте.
Ей шёл всего тринадцатый год, а она уже чувствовала себя очень взрослой, потому что прошла и через страх, и через ужасы войны, и через детскую ещё, но такую больную любовь...
Безуспешно рыскали по окружавшим османский лагерь лесам янычары Балтаджи. Хватали всех, кто попадался на пути, врывались в крестьянские избы и боярские палаты, утаскивали с собой женщин и девочек, крепких крестьянских парней и дюжих мужиков.
Янычары уже и забыли о цели своей вылазки — найти и привести к Балтаджи изменника Кантемира, их увлекала сама лёгкая добыча.
Почти неделю гонялись они за Кантемиром, уходя всё дальше и дальше на землю молдавскую.
И только через неделю они поняли, что не найти им молдавского господаря, не принести его голову великому визирю, и покорно вернулись, ожидая самого страшного наказания.
Балтаджи уже и сам осознал, что русские обвели его вокруг пальца, что, несмотря на все договорённости и слова, они сумели вывезти Кантемира в русские пределы.
Впрочем, крохотная надежда на то, что Кантемир
Нигде не нашли и семью Кантемира, нигде не было его четверых сыновей и двух дочерей.
И господарский дом в Яссах стоял пустой, обрывки бумаги и бечёвок, порожние разломанные ящики, громоздкие шкафы и укладки, совершенно неподъёмные для увоза, всё ещё оставались здесь.
Уже и новый господарь готовился в дорогу, получив султанский фирман на таких тяжёлых условиях, что выполнить их было не под силу никому.
И Николай Маврокордат продержался у власти всего лишь год с небольшим, и вот — новый правитель, могущий содрать ещё три шкуры с обнищавших крестьян...
Всегда невозмутимый Балтаджи и при известии о побеге Кантемира остался спокойным. Что ж, значит, не хочет Аллах, чтобы он, великий визирь, доставил к султанскому престолу голову предателя.
И только посещение шведского короля Карла XII вывело Балтаджи из себя.
Карл всё ещё сидел в Бендерах, в крохотном местечке Варница, и с упоением ждал, когда пленит Балтаджи русского царя. Ах, как жаждал он мести, как хотел увидеть героя Полтавской битвы на коленях!
И ни минуты не сомневался Карл, что Балтаджи при таком перевесе сил удастся захватить Петра.
Когда же граф Понятовский известил своего короля, что русская армия ушла из пределов Молдавии с развёрнутыми знамёнами, при всех пушках и в полном вооружении, тот взбеленился: никогда ещё не позволяли противнику заключить столь почётный договор.
Что там Азов, что там Таганрог! А все завоевания Петра в Прибалтике, всё отобранное у шведского короля — турки даже не вспомнили о его интересах, даже не подумали торговаться за эти завоевания!
И Карл примчался в лагерь Балтаджи взбешённый, едва ли не в истерике.
— Как вы могли дать уйти русскому царю с такой крошечной армией, как могли не пленить его, не поставить на колени? — кричал он, брызгая слюной и сжимая кулаки, которыми зря махал теперь, после самой драки. — Да я бы не позволил ему уйти, я бы поставил его на колени!
Хорошо ещё, толмачи Балтаджи старались не переводить великому визирю все те ругательные слова, которые король, не обращая внимания ни на что, адресовал тому, неподвижно сидевшему на высоких подушках.
— Дайте мне пятьдесят ваших янычар! — кричал между тем Карл. — Я догоню русскую армию, я разобью русского царя!
— У вас была армия значительно больше, — язвительно и спокойно отвечал Балтаджи Мехмед-паша, — однако вы её потеряли... Как же можно доверить вам хоть одного человека?
— Почему вы не дали мне знать, почему не поставили меня главнокомандующим над вашими янычарами?
— Разве может христианский вождь командовать правоверными, мусульманами, кто послушает его команды? — резонно возражал Балтаджи.
И думал, как же был прав Шереметев, когда писал в своём письме, что только посторонние ссорят Турцию и Россию.