Проклятие визиря. Мария Кантемир

Чиркова Зинаида

— Всё-таки это изгнание, — грустно подытожила Кассандра, — и теперь уже только наши дети станут родными в этой чужой земле...

— Я не теряю надежды, что когда-нибудь Россия всё-таки освободит нашу родину от владычества турок, я не перестаю на это уповать. — Кантемир прижал руку жены к своим губам. Рука была горячая и живая...

— Но пока мы в изгнании, нам необходимо как следует познакомиться с новой родиной, привыкнуть к её обычаям и укладу, — опять заговорила она, и Кантемир был счастлив, что в ней снова проснулась жилка её практического ума и она может к концу этой долгой и утомительной дороги рассуждать

здраво обо всём, — и лишь потом, когда подрастут наши дети, когда девочек надо будет выдавать замуж, поедем в столицу. Представляешь, как будут смеяться над нашими обычаями люди, с ними незнакомые! Надо освоиться, перенять у этого народа всё, что есть у него хорошего и доброго, тогда уже можно будет не бояться насмешек и издевательств. Судачащие кумушки во всех странах мира одни и те же, — смеясь, закончила она.

И опять он прижал к губам её живую и горячую руку и вспомнил слова домашнего доктора Кантемиров — Поликала, грека, вывезенного ими ещё из Стамбула: «Она отойдёт: чересчур много обрушилось на её хрупкие плечи, голова её не выдержала стольких перемен...»

Да, Кассандра отошла, хотя и чувствовалась ещё некоторая странность в её голосе и манерах, но она уже могла рассуждать разумно, и Кантемир был счастлив...

Сразу после границы Украины и России армия пошла в одну сторону, а Кантемиры со всеми своими молдаванами повернули на восток. Армия шла к западу, чтобы завоёвывать новые пространства для России, а молдавский господарь ехал, чтобы стать большим русским помещиком, светлейшим князем.

Сколько ни искали Кантемира янычары Балтаджи, не смогли его найти, вернулись понурые, виноватые — нет нигде этого бывшего молдавского господаря, исчез, как сквозь землю провалился...

Балтаджи только скрипнул зубами.

Слишком хорошо знал он характер своего повелителя — султана Ахмеда III, представлял, как тот будет изучать подписанный им, Балтаджи, мирный договор.

Нигде не находил изъяна Мехмед-паша: такой почётный мир, столько приобретений, русские уберутся из пределов Черноморья, уйдут с их, турецкой, дороги. Разве это не хорошо?

Но кто знает, какие мысли зашевелятся в голове султана, когда он, Балтаджи, представит ему отчёт о предпринятых им действиях!

Знал Балтаджи, что султан молод и неопытен, что руководят им подчас лишь из гарема да мать ещё имеет какое-то влияние на него.

Но иногда заносит султана, и он без разбора приказывает рубить головы — ох как любит он кровь, любит смотреть, как брызжет она из шеи непокорного!

Армия собралась в обратный поход, свернулся лагерь, роскошный шатёр Балтаджи был увязан в тюки и погружен на медлительных верблюдов.

Султан сидел в своей приёмной зале, окружённый невольниками с огромными опахалами из перьев страусов. Подогнув ноги, восседал он на мягких подушках низкого дивана, украшенная золочёным тюрбаном голова его почти не двигалась. Только подрагивали веки в такт медленным взмахам опахала, разгоняющим жару над этой царственной головой.

Балтаджи вошёл в залу, низко склонившись, припав головой к полу, дополз до подножия султанова седалища и поцеловал его туфлю.

Султан двинул одним лишь указательным пальцем, и Балтаджи немедленно сел чуть ниже султана и обратил свои глаза на надменное, сонное и одутловатое лицо повелителя.

— Счастлив тот, кому удаётся лицезреть порог

справедливости, — начал он цветистое приветствие, но султан прервал его мановением пальца, и Балтаджи немедленно перешёл на деловой тон. — Уже доносил тебе, о величайший из всех повелителей на земле, что русские уберут всё, что захватили до сих пор. Они сроют Азов до основания, и заложниками в этом деле у нас трое знатных людей: важное лицо — подканцлер Шафиров, сын командующего армией русского царя Шереметев и сам посол — Пётр Андреевич Толстой. Все они будут сидеть в Семибашенном, и до тех пор, пока русские не выполнят своего пункта договора. А если не сделают этого — головы их скатятся к твоим ногам. Но позволь уверить тебя, о порог справедливости, величайший из всех повелителей на земле, что русские сделают это. И тогда нам нечего будет опасаться, что корабли этой северной державы войдут в наше море...

Он подполз он к самым ногам султана и подал ему карту, на которой были отмечены три города, предназначенные к уничтожению.

— Изволь бросить свой блистательный взор на эту карту, — продолжал Балтаджи как ни в чём не бывало, уже снова сидя на своём месте, чуть ниже султана. — Этих трёх крепостей больше не существует, они ещё есть на карте, но сами русские снесут их, а выше — там царство татар, они всё время тревожат набегами русские пределы. И тогда наша империя станет опять единственной в мире, что владеет проливами и забирает себе всю пошлину от провозимых товаров, от кораблей, проходящих через наши проливы.

Султан величественно кивнул головой, и это означало, что он доволен результатами деятельности Балтаджи.

Этот первый приём у султана показал, что Балтаджи по-прежнему доверяют, что все государственные дела, как и прежде, находятся в его руках, и он вернулся домой в сладостном расположении духа.

Но уже на следующий день орда разъярённых янычар ворвалась в его дом, смяв вооружённую охрану, схватила краснобородого визиря, сорвала с него золочёную чалму, обнажив бритый круглый череп, связала руки и в таком виде потащила в султанский дворец...

Султан, как всегда, сидел на своём месте у султанской стены на горе мягких подушек, поджав под себя ноги, и лицо его было бесстрастно и невозмутимо.

Едва бросили Балтаджи на пол в самом конце залы, как он попытался было подползти к султану.

Однако янычары не дали ему сделать это: наступили на шею крепкими пятками...

Новый великий визирь, в котором Балтаджи узнал Ибрагима-эфенди, подобострастно смотрел в глаза султана, сонные и недовольные.

Султан пошевелил пальцем, и Балтаджи подтащили к изножью султанского седалища.

— Повелитель спрашивает тебя, о, недостойный, — сладким голосом заговорил Ибрагим-эфенди, — почему не принёс ты к порогу справедливости изменническую голову недостойного называться человеком Кантемира-бея?

Балтаджи понимал, что пререкаться с Ибрагимом-эфенди не стоит, что всё уже заранее решено и что голова его скатится с плеч сегодня же.

И тем не менее он попробовал объясниться, хотя и знал, что это совершенно бесполезно.

— Если позволит самый величественный и самый справедливейший из всех властителей на земле, — склонив голову к самому полу, глухо заговорил Балтаджи, — если позволит светлейший и яснейший ум, я, самый недостойных из всех его рабов, объясню причину.