Проклятие визиря. Мария Кантемир
Шрифт:
Венчание действительно состоялось 20 февраля 1712 года. Ни в какое сравнение свадебный обед не шёл со свадьбой Алексея!
Только самые близкие и царская семья были в небольшой часовне, стоящей на подворье светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова.
У самого Петра после Прутского похода не было денег, казна пустовала, свадьба Алексея поглотила слишком много средств — не след было Петру скопидомствовать, коли попадался на пути драгоценный союзник.
А уж тут просил князя взять все расходы по его скромной свадьбе на себя: знал, что обогатил и
Александр Данилович принёс было Петру намётки: как развернуть свадебный пир, какие фейерверки устроить да какие павильоны выстроить — не то в стиле гротов, не то в стиле турских владений, да укротил царь своего любимца: приготовь, мол, только стол, чтобы было что испить да поесть, а все ухищрения оставь до крайней нужды — брак этот второй, так и нужно знать меру во всём...
Лишь Екатерине Пётр ни в чём не отказал: дочери её, Анна и Елизавета, пяти и трёх лет, стали фрейлинами царского двора и несли за нею парадный хвост-шлейф в часовне. Самой Екатерине Пётр разрешил завести собственный двор, снарядить штат придворных дам и кавалеров, чтобы не стыдно было иностранцев принимать и чтобы давать пример русским ленивым и неповоротливым женщинам в модах и нарядах.
Скромная церемония венчания с Петром вызвала у Екатерины горькую усмешку: много лет шла она по тернистому пути любовницы-сподвижницы и желала видеть своё торжество пышным и великолепным.
Но ничего не сказала Петру, только затаила в душе обиду. Екатерина и сама считала, что это она спасла Петра в неудачном Прутском походе, пожертвовав всеми своими драгоценностями, да и одним своим присутствием ободряла как самого Петра, так и войска, бывшие при нём.
Втайне вспоминала она, как объезжала ряды солдат, приказывая от своего имени выдавать им и водку для поднятия духа, и деньги от себя лично. Никогда не вспоминала она об этом вслух, но тешила себя надеждой, что и царь не забудет об этой её деятельности.
Пётр и не забывал, одарял Екатерину и новыми драгоценностями взамен утраченных, и новыми вотчинами и землями, особенно же ласковым и любовным отношением к ней.
Только теперь, устроившись в семье, обрёл он наконец семейный уют и лад. Екатерина всегда подстраивалась под вкусы Петра, ввела в дом непринуждённую и непритязательную обстановку, даже парадные обеды старалась сделать возможно более неприхотливыми и нецеремонными.
К столу всегда приходило за Петром множество его советников, министров, приглашал он и самый разнообразный простой люд.
Но, усаживаясь за длинный стол в большой трапезной, всякий раз говорил сопровождавшим его:
— Садитесь там, где место найдёте, а коли не достанется, ходите к жёнам обедать.
Скромные, незатейливые блюда подавал через особое окошко камердинер, разносил их ещё один слуга — Пётр не терпел лишних людей, считал, что они не только шпионят, но ещё и перевирают все слова, сказанные при обедах.
На всех трапезах непременно присутствовали дочери Екатерины, Анна и Елизавета, и, пожалуй, лишь во время этих трапез Пётр и имел возможность справляться
Екатерина старалась приучить мужа к детям, постоянно расхваливала их умные головки, их успехи в ученье, танцах и музыке.
Но едва Пётр вставал из-за стола, дремал несколько минут на жёстком походном ложе в кабинете, как другие мысли и другие заботы одолевали его...
Всё ещё тянулось дело Прутского похода.
Османы все ждали, когда будут выполнены условия заключённого между визирем и Шереметевым соглашения о срытии Азова, уничтожении гарнизона в Таганроге и разрушении Каменного Затона.
Заложники обнадёживали султана, что царь Пётр своё слово держит крепко, что Азов уже срыт, что крепость уже передана или вот-вот будет передана туркам. А в письмах своих обрисовывали своё отчаянное положение:
«Коли же договор не будет выполнен, то извольте ведать, что мы от них нарочно на погубление войску отданы будем... Ежедневно ожидаем себе погибели, ежели от Азова ведомость придёт, что не отдадут. Чаем, что ещё с мучением будут нас принуждать писать об Азове к адмиралу... Извольте приказать быть, конечно, и в осторожности от турок, и от нас не извольте надеяться на весть, ибо обретаемся в тесноте и способа никакого не имеем ясно писати... Рассудите, что мы в их руках, что можем чинити?»
Впрочем, заложники готовы были и пожертвовать жизнью, если то будет надобно для интересов государства, даже в тайных весточках советовали не отдавать Азова, а письмам их не верить, поскольку писаны по принуждению.
Но Пётр уже понимал, что Чёрное море для него потеряно, оставил мечты вывести свой флот на юг и потому все свои усилия сосредоточил на северном фронте войны.
Да, война всё ещё продолжалась, хоть и сидел Карл XII в Бендерах, хоть и пытались выкурить его османы, принудить уехать из турецких пределов.
Безрассудный король то и дело грозил османам, что только мёртвым уедет он отсюда, а позора от этого будет для Турции по всему миру.
И турки то ласкали короля, то прекращали давать ему продовольствие и деньги, то снова становились приветливы к нему.
Но наконец и эта язва была вылечена: после жаркого и короткого боя короля выдворили из турецких пределов.
Слухов после этого странного сражения хозяев со своим гостем оказалось немало — посмеивались в Европе, что и нос отстрелили королю, и четыре пальца на правой руке отрубили да и ухо снесли.
Но это были лишь слухи — Карл получил самые лёгкие ранения и во главе почётной стражи проехал через Польшу в свои пределы...
И снова был неспокоен Пётр: как бы не восстановил он Станислава Лещинского на польском троне, как бы не возобновил союз с датским королём — и потому послал войска в Померанию, наводнил солдатами Польшу, искал союза с северными соседями.
Война поглощала все его силы и средства...
Но в четырнадцатом году наконец был ратифицирован договор с османами, заложники отпущены на свободу — Шафиров, сын Шереметева, Толстой выехали на родину.