Проклятое сердце
Шрифт:
— Я знаю, — говорю я.
— Я хочу тебя. Больше ничего, — говорит он.
— У тебя есть я. Вся я.
— Обещай мне, Симона.
— Я твоя. До того дня, когда я умру.
Он улыбается и прижимается своими тяжелыми губами к моим.
— Я хочу тебя дольше, чем это, — рычит он.
Меня никогда не воспитывали так, чтобы я влюбилась таким образом. Без причины или выбора. Только дикая, интенсивная одержимость.
Я никогда не хотела, чтобы это произошло.
Но теперь, когда это случилось, никуда не деться.
Я принадлежу Данте.
10. Данте
Это лето было лучшим в моей жизни. Я влюбился в первый раз. Единственный раз.
Симона — само совершенство в моих глазах.
Она прекрасная мечтательница. Я никогда не был способен видеть вещи так, как она. Она всегда указывает на цвета вещей, текстуры, формы.
— Посмотри на эти завитки, пробегающие вон по тем облакам — они напоминают мне текстуру дерева, тебе так не кажется?
— Посмотри, как здания освещены сбоку. Стекло выглядит как золото.
— Ты чувствуешь этот запах? Это дамасские розы. Некоторые люди думают, что они пахнут чайными листьями…
— О, потрогай этот камень, Данте! Если закрыть глаза, то можно подумать, что это мыло…
Мы становимся все более смелыми, путешествуя вместе по всему городу, потому что я хочу показать Симоне все мои любимые места. Она пробыла здесь не так долго, как я.
Я отвожу ее на Мыс Пойнт, в Ботанический сад, в Коридор искусств, чтобы посмотреть на все фрески, нарисованные вдоль стен.
Я даже беру ее на выставку старых голливудских костюмов 1930-х и 40-х годов. Симоне нравится это больше всего на свете. Она сходит с ума по зеленому платью из «Унесенных ветром», которое, по-видимому, сшито из штор — я не смотрел этот фильм. Я узнаю рубиновые тапочки из «Волшебника страны Оз» — одну из нескольких пар, созданных для фильма, судя по маленькой табличке рядом с витриной.
Глядя на ее волнение по поводу одежды, я говорю ей:
— Ты должна принять предложение Парсонса. Ты должна пойти туда учиться.
Симона останавливается возле витрины с верхней одеждой из «Касабланки».
— Если я так и сделаю? — говорит она, не глядя на меня. — Что будет с нами?
Я стою прямо за ней, почти достаточно близко, чтобы коснуться изгиба ее бедра. Я вижу край ее лица, ее ресницы, лежащие на щеке, когда она смотрит в пол.
— Я мог бы навещать тебя, — говорю я. — Или я мог бы переехать в Нью-Йорк… на Манхэттене много итальянцев. У меня там двоюродные братья, дяди…
Симона оборачивается, лицо ее сияет.
— Ты бы так и сделал? — спрашивает она.
— Я бы предпочел поехать в Нью-Йорк, чем в гребаную Великобританию, — говорю я.
По правде говоря, я бы пошел куда угодно,
— Мои родители уже разозлились на меня за то, что я отсрочила поступление, — вздыхает она. — Я сказала, что пойду на зимний семестр…
— Это не их жизнь, — рычу я.
— Я знаю. Но я единственная, кто у них есть. Серва…
— Ты не обязана компенсировать все то, чего не может сделать твоя сестра.
— На самом деле в последнее время ей стало намного лучше, — радостно говорит Симона. — Она принимает новый препарат. Ищет работу в Лондоне. По крайней мере, мы будем рядом друг с другом, если я поступлю в Кембридж…
Я не встречался ни с Сервой, ни с кем-либо из семьи Симоны.
Симона думает, что они меня не примут.
Наверное, она права. Я знаю, кто я такой. Я выгляжу как головорез, и у меня такие же манеры. Мой отец может быть достойным, когда захочет. Он может дружить с политиками и генеральными директорами. Я так и не научился этому. Папа передал мне самые уродливые части нашего бизнеса, и это все, что я знаю.
Я говорю Симоне, что она не обязана подчиняться требованиям своего отца.
Но у меня есть свои обязанности перед моей семьей. Что бы они делали, если бы я поехал в Нью-Йорк? Неро еще недостаточно взрослый, чтобы справляться со всем самостоятельно. И есть правда в том, что сказал Эдвин Дукули прямо перед тем, как я убил его. Папа все еще силен. Но он уже не так сосредоточен с тех пор, как умерла мама. Он говорит мне, что нужно делать. Я тот, кто должен все делать.
Симона тоже не подходящая жена для меня в глазах моей семьи. Я должен жениться на девушке из мафиозной семьи — на ком-то, кто понимает наш мир. Это образует альянс. Поможет обезопасить наших детей.
Вдобавок появится проблема с пристальным вниманием, которое это вызовет, если я женюсь на ком-то вроде Симоны. Галло держатся подальше от внимания. У нас всегда так было. Это не просто так называется «преступный мир» — ведь мы не видим нашу фотографию в разделе «Общество» в Tribune.
Вот что произошло на бал-маскараде. Кто-то сфотографировал нас, и на следующий день The Times опубликовали фотографию, на которой мы с Симоной вальсируем по бальному залу музея. К счастью, на мне была маска, но папа был далеко не впечатлен подписью: «Симона Соломон, дочь Яфеу Соломона, танцует с неизвестным гостем».
Папа читает все газеты. Он бросил ее прямо передо мной, прямо на мою тарелку с завтраком.
— Я не знал, что ты являешься сторонником искусства, — сказал он.
Он уже встречался с Симоной. Но я пообещал ему, что мы с ней будем держаться в тени.
— Здесь не видно моего лица, — сказал я ему.
— Это увлечение зашло слишком далеко. Ее отец не глуп — он заботится о своей дочери, как об одном из своих отелей. Она ценный актив. Тот, который ты публично обесцениваешь.
— Не говори так о ней, — прорычал я, глядя отцу в лицо.