Пролитая вода

Сотников Владимир Михайлович

– Какую милицию, он ничего не сделал! – воскликнула Анна.

Ее голос остановил Тенишева: он готов был ладонью не ударить, а сильно мазнуть по ненавистному лицу и уже на мгновение представил свое движение. Оттолкнув руку противника, он отступил назад.

– Ну-ка, выйдем на улицу! – кивнул на дверь Тенишев.

Тот действительно подбежал к двери, но не вышел, а быстро повернул торчащий в ней ключ и сунул его в карман.

– Я тебе покажу улицу, щенок. Не отдавать одежду! – скомандовал он гардеробщику и злобно взглянул на Анну: –

Вы у меня запомните этот вечер, голубки!

Быстрым шагом, оглядываясь, он почему-то пошел обратно в Пестрый буфет.

Гардеробщик выглянул в фойе, удостоверившись, что близко никого нет, зашептал быстро:

– Парень, не связывайся с ним. Он сейчас из ресторана приведет милиционера. Я скажу, что не удержал тебя. Тут через женский туалет есть выход во двор.

К Тенишеву вернулось спокойствие. Одной рукой он схватил куртку, другой взял Анну за руку.

– С меня причитается, – улыбнулся он гардеробщику.

– Встретимся. Быстрей давай.

В туалете перед зеркалом прихорашивалась дама. Тенишев приложил к губам палец и прошмыгнул за Анной в дверь, ведущую во двор.

Миновали двор, уставленный пустыми ящиками, перешли улицу, еще один двор и вышли к остановке.

– Что это было? От кого мы убегаем? – спросил Тенишев в троллейбусе.

От приключения ему стало весело. Анна молчала, глядя в заднее стекло.

– Жалко, все-таки надо было ему врезать.

– Он при исполнении, – тихо сказала Анна.

– Ты его знаешь? Он что, милиционер?

– Нет, гэбэшник. Знаешь, когда ты подошел к нему в зале, я чуть было не подумала, что и ты оттуда. А ты – мой защитник. – Анна грустно улыбнулась. – Я тебе все объясню, потом.

Но Тенишеву и не нужны были объяснения. В нем гудели радостью лишь два слова – «мой защитник».

Когда подошли к подъезду, Тенишев ждал, что скажет Анна. Она молчала. Он вошел за ней в подъезд, поднялся по лестнице. Вошел в квартиру. Гулко стучало сердце. Тенишев подхватил пальто Анны, положил в темноте на какой-то комод, снял свою куртку. На кухне мерцал свет от уличного фонаря.

– Не испугаешься, как в музее? – улыбнулась Анна. – Ты, наверное, хочешь выпить?

Осветился открытый холодильник.

– С тобой не испугаюсь. – Тенишев забрал из ее рук бутылку, поставил позади себя на стол. Осторожно взял Анну за плечи. – Я боюсь только своего неосторожного движения, боюсь, что при этом все изменится, исчезнет.

Анна прикрыла ресницы. Тенишев наклонился и тихо поцеловал ее в закрытые глаза. Она улыбнулась и подняла лицо, словно подставляла его незаметным теням снежинок, падающих за окном. Эта улыбка не погасла и под осторожным, спрашивающим поцелуем. Ее ответ Тенишев почувствовал в ладони, которой Анна тихонько провела по его волосам. Он поднял руку, прижал сильнее ее ладонь к своей голове, второй рукой обнял ее детские, узенькие плечи…

– Ты… – выдохнула Анна и не договорила, словно боясь произнести следующее слово.

– Не говори, не говори, –

шептал он и целовал ее волосы, лицо, почувствовал мокрый вкус слезинки и посмотрел на блестящую дорожку на щеке, осторожно провел по ней пальцем. – Ты плачешь?

– Это у меня блестят глаза в темноте.

Она взяла его руки, поцеловала ладони и прижала их к своим щекам:

– Я согрелась и не чувствую, что стою, ведь говорят же, что не чувствуют ног от радости, но это когда спешат, а я никуда не спешу, только давай сядем, хорошо? И выпьем, я тоже хочу выпить, посмотри, как идет снег за окном…

Анна повернулась за бокалами, Тенишев сел, дрожащими руками открыл бутылку, и переход к таким внешним движениям показался ему ненужным, он оглядывался на окно, и снег под взглядом на мгновение замирал, останавливался.

Анна села напротив, и Тенишев, будто испугавшись, что она будет далеко, притянул ее к себе, посадил на колени и прислонился головой к маленькой мягкой груди.

– Услышал, – он улыбнулся.

– Что?

– Сердце бьется.

Они выпили и поцеловались, и на губах Анны вкус вина был теплее.

– Только ты сегодня не спрашивай меня ни о чем, хорошо? Все осталось там, – Анна кивнула на окно, – мы встретились, никого больше нет, только мы и снег за окном. – Анна словно убаюкивалась. – Еще мне немного налей, так?

Она посмотрела через раскрытую дверь в темноту комнаты, и Тенишев поднял ее на руки.

– Ты уронишь, там темно, ты ничего там не увидишь, – она выскользнула и повела его за собой.

С шорохом падала одежда, он ловил губами ее губы, шептавшие что-то, словно боялся слов, а хотел полностью раствориться в темноте, в ее маленьком горячем теле, и ловил, и ловил ее частое дыхание, наполняясь им до отказа, до взрыва…

Он упал лицом в подушку, как ветка в снег, уже сам не слыша своих бессвязных слов, с затихающими повторениями. Они дышали одинаково, отдыхая в бесконечности быстро нахлынувшего покоя, он осторожно провел рукой по ее лицу и целовал рядом с ладонью, обращая к себе ее дыхание. Они долго лежали, прижавшись друг к другу, и он почувствовал, как снова наполняется силой, которую она принимала в себя, вздрагивая всем телом.

Потом они лежали рядом, обессиленные, и по тому, как она тихонько шмыгала носом, он понял, что она плачет.

– Что ты? – прошептал Тенишев.

– Мне… хорошо. – Она положила руку ему на грудь. – Как сильно бьется сердце. И медленно – почему?

Тенишев улыбнулся:

– Я – робот, я – спокоен.

– А у меня быстро, будто торопится.

Тенишев наклонился и поцеловал ее грудь:

– Успокойся, сердце.

– Вот сейчас и остановится. Что ты будешь делать?

– Ни-че-го.

Он сказал это так неожиданно серьезно, понятно для себя, словно перечеркнул тремя линиями чистый лист бумаги, как жизнь, в которой нет смысла. Так мог сказать, не задумываясь, самоубийца, отказываясь от будущей жизни.