Пролитая вода
Шрифт:
Тенишев рассказал сон, который ему на самом деле недавно приснился: он увозил отца на мотоцикле из деревни, и на обочине дороги стояли соседи, которые уже умерли. Он объяснил, что в их семье всегда придавали значение снам, и поэтому он не может сейчас оставаться в Москве. А поехать в деревню одному – только усилить то тягостное настроение, которое давно уже поселилось в родительском доме… И Анна согласилась – потому, что поняла свою необходимость, поняла, что может помочь.
Бригадиру дворников Тенишев объяснил, что его на несколько дней заменит однокурсник. Андрея
Отвлекаясь от того, чтобы в очередной раз со страхом посмотреть на часы, Тенишев удивлялся: как много всего вместил в себя прошедший день, и какими пустыми и быстрыми были эти минуты до отхода поезда – а вдруг Анна не придет? Он даже пошел еще на одну хитрость: когда ей звонил, то сказал, что дал телеграмму: «Приедем с Анной». И сейчас боялся – не пересолил ли в своих выдумках?
Оставалось пять минут. Проводница опустила порожек над ступеньками.
Тенишев смотрел на красный огонек семафора. Анна тихонько дотронулась до его плеча. Тенишев вздрогнул, обернулся и обнял ее.
– Провожающих в вагон не пущу, – строго сказала проводница.
– А мы едем вдвоем, – взглянула на нее Анна.
– Так и целуйтесь себе в поезде, а то останетесь на перроне миловаться!
– А можно в поезде, тетенька? – усмехнулся Тенишев.
– Можно, пока молодые, – уже дружелюбней буркнула проводница.
Они сидели в полумраке у окна и смотрели друг на друга.
– Ты думал, что я не приду?
Тенишев улыбнулся.
– Поезд ждал только тебя – видишь, сразу тронулся.
– Ой, правда, я всегда любила, когда поезд незаметно начинал двигаться, плавно-плавно, как во сне!
На стекле вздрагивали и собирались в прозрачные дорожки капли воды.
– Как во сне, – повторил Тенишев. – Смотри, какое зеркальное окно. И в нем совсем нет тревоги.
– Тревоги?
– У меня всю жизнь странные отношения с оконным стеклом, – усмехнулся Тенишев, – с самого детства. Наверное, потому, что я часто болел и подолгу смотрел на улицу из окна. Глядя через стекло, я чувствую какое-то препятствие, запрет внутри себя. Что-то вроде невозможности дышать полной грудью. И в музеях не могу смотреть картины под стеклом. А сейчас стекло словно превратилось в зеркало – я вижу в нем тебя.
Анна посмотрела в окно – их взгляды встретились в темноте.
– Вот и ты смотришь на меня оттуда, – улыбнулась она.
Дверь купе отъехала в сторону, вошла проводница:
– Давайте билеты. Повезло вам, без соседей. Да и весь вагон почти пустой. Никто не хочет в нашу радиацию ехать. Ну, располагайтесь и приходите за постелью.
Только сейчас Тенишев заметил, что кроме его маленькой наплечной сумки на скамейке стоит большая сумка Анны и продолговатый сверток. Все это он в волнении и спешке машинально дотащил до купе.
– У тебя так много вещей?
– Ну,
– Твоя?
– Да. Родителям подарим. Только надо рамку сделать. Сможешь?
Тенишев улыбнулся:
– Родители точно решат, что мы уже поженились.
– Ну почему? Ты ничего о нас не говори – скажи, что просто… дружим. Ты же говорил, что они сами додумают все, да?
– Конечно.
– Ты так хорошо все придумал с этой поездкой. И не только для родителей. Мне казалось, я и дня больше не могла бы в Москве выдержать.
Анна отвернулась, приблизила лицо к окну.
Тенишев вышел, тихонько притворив дверь. Проводница, выдавая постель, спросила:
– Женаты?
– Нет. А что? Вообще-то мы пассажиры.
– Пассажиры, пассажиры. Я паспорт не требую. Не женаты, так поженитесь. Я же вижу. Хорошая девчушка.
– Спасибо.
– Ты ее маме спасибо скажи. А то привыкли тещ не любить. А куда едете?
– К моим.
– Долго там не держи ее. Говорят, вредная эта радиация. Ну иди, отдыхайте. Если чай нужен, сам приди.
Когда Тенишев вернулся, Анна так же смотрела в окно.
– А знаешь, у нашей проводницы есть дочь.
– Она сказала?
– Нет, я догадался. Она за тебя переживает.
– Как это? – встревожилась Анна.
– Просто ты ей понравилась. Ты нравишься всем… хорошим людям.
Анна грустно улыбнулась. Тенишев убрал сумки и начал возиться с постелью.
– Нет-нет, я сама все сделаю, не мешайся. Я позову.
Тенишев взял полотенце и вышел в коридор. Поезд уже летел вовсю, колеса стучали отчетливо, быстро мелькали близкие огни. По коридору прошел, заглядывая в открытые двери купе, толстенький человечек в спортивном костюме. Потом он вернулся, постоял рядом с Тенишевым, подмигнул ему и щелкнул пальцем по горлу. Улыбнувшись, Тенишев покачал головой. Человечек вздохнул, махнул рукой.
Тенишев подумал: «Хорошо бы так общаться со всеми людьми, которые мешают в жизни, – без слов, одними жестами. Покачать отрицательно головой этому чекисту, как там его зовут – Смирнов, Скворцов – и пусть бы он вздохнул, как этот толстяк. А ведь придется какие-то слова говорить…»
В туалете Тенишев посмотрел на свое отражение в зеркале. «В поезде, в грязном зеркале туалета, вдруг он увидел наконец свое счастливое лицо и понял, что счастье это скоро закончится», – почему-то подумал Тенишев отчетливо, словно записал слово за словом. И сразу испугался – почему, откуда появились в нем эти слова?
«Что за глупая привычка – слушать кого-то внутри себя», – вздохнул Тенишев.
– А мне выпить предлагали, – похвастался он, когда вернулся в купе.
– Тебя опасно отпускать. Сиди здесь и не выходи. А то пожалуюсь проводнице, – пригрозила Анна и вышла.
Стол был накрыт: бутерброды, яблоки, полбутылки коньяка – наверное, Анна захватила бутылку из холодильника. Тенишев сел и огляделся. Аккуратно выглядывали простыни из-под одеял, на подушке лежала какая-то домашняя одежда Анны.