Пропали каникулы
Шрифт:
— Играть, что ли, не умеешь?
Можно было, конечно, сказать про больную руку, но говорить почему-то не хотелось. Ничего, сейчас он покажет ему, на что способен!
— Ну-ка, держи!
Саша взял мяч, подбросил и с силой ударил кулаком. Мяч пронёсся мимо уха Андрея и врезался в кусты.
Поскучнев, Андрей нехотя полез за ним. После того как Саша сгонял его в заросли ещё два раза, он заявил, что играть в волейбол втроём неинтересно. Вот команду бы собрать, да на площадке, да с сеткой… Но Саша не стал его слушать. Он принялся показывать Юзику,
Домой Саша вернулся страшно голодным. Он совершенно, ну просто совершенно забыл о своём утреннем решении и без лишних уговоров съел тарелку наваристого борща с мясом, попросил добавки тушённой с грибами картошки, выпил полкринки сладкого, пахнущего мёдом компота и только тогда смущённо покосился на тётю Глашу, — не вспомнит ли она про его страшную болезнь? Но тётя вроде всё забыла и, возясь у плиты, не обращала на Сашу никакого внимания.
Осоловев от вкусной еды, Саша отвалился на спинку стула. Сонный взгляд его остановился на кринке с компотом. Саша взял её и с удивлением стал вертеть в руках.
— Тётя, откуда у вас такая посудина?
На солнце глазурованная поверхность кринки блеснула ярким радужным цветом.
— Кринка-то? — Тётя Глаша неторопливо вытерла руки расшитым петухами рушником. — Да у меня этого добра сколько хочешь.
Она отодвинула цветастую ситцевую занавеску посудного шкафчика, и Саша аж привстал от удивления.
На полке, лихо подбоченясь, стояли, будто готовые пуститься в пляс, толстые кружки и пузатые горшки, а над ними горделиво возвышались узкогорлые кувшины, кринки. Полка полыхала алыми мальвами, молочно-белыми венчиками ромашек и яркой, точно весеннее небо, синью васильков… В комнате стало весело, нарядно, будто неожиданно наступил праздник.
Саша вспомнил, что отец не раз рассказывал ему про деда и братьев — искусных гончаров, чьи работы славились далеко окрест. Тогда он пропускал это мимо ушей — подумаешь, мастера глиняные горшки лепить! Откуда Саше было знать, что из глины можно сотворить такое чудо.
— Сразу видно — старинные! — глубокомысленно заметил Саша, с восхищением глядя на полку. — Теперь таких не делают.
— Почему старинные? — не поняла тётя Глаша. — Это всё я делала. А что от деда да братьев осталось, всё в войну сгинуло.
Она смотрела на кринки и миски, как смотрят на близкого, родного человека, и Саша видел, как постепенно разглаживаются морщинки на её лице: озабоченное, даже хмуроватое, оно на глазах становилось ласковым и печальным.
— А ты, я вижу, нашей породы — красоту понимаешь, — сказала тётя, ласково провела шершавой ладонью по Сашиным волосам и с грустью добавила: — Не повреди я после войны руку, когда на трактор пошла — мужиков-то мало вернулось, пришлось нам, женщинам, их заменять, — никогда бы глину не оставила.
Они помолчали, каждый по-своему разглядывая весёлый хоровод красок.
— Тётя, а можно мне самому посмотреть? — подошёл к полке Саша.
— Смотри. А что понравится, домой
Тут тётя Глаша взглянула на ходики и даже руками всплеснула — заболталась совсем, а ещё ужин готовить надо! Саша погладил себя по животу, тугому, как барабан, и усмехнулся: после такого обеда три дня есть не захочешь, а она — ужин…
Тётя засобиралась в магазин, а Саша принялся разглядывать полку. Чего только на ней не было! И кувшин-баран с лихо закрученными рогами, и кринка-тыква, и кружка-помидор… А за посудой, в тёмном углу, Саша обнаружил какие-то глиняные фигурки. Осторожно вытащив одну, он засмеялся. Из-под огромной, пёстрой шляпы самодовольно смотрела толстощёкая тётка с квадратной, плотно обтянутой ярко-красным платьем фигурой. Сразу было видно, что тётка эта — глупая модница. Другая фигурка изображала девочку в платочке с нежным и грустным, как у Алёнушки, лицом.
«Вот так тётя! — с восхищением подумал Саша. — Да она же настоящая художница!» — И быстро сунул «модницу» в карман, решив обязательно показать её Натке, — она-то в красоте толк понимает!
Хлопнула входная дверь — вернулась тётя Глаша.
Увидев у развороченной полки Сашу, она не заругалась, как обычно делала это дома мама, а обрадовалась.
— Смотри, смотри, племянничек, на здоровье! Может, нашему-то ремеслу и не суждено будет заглохнуть. А я тебе бы всё-всё передала, чему от отца да братьев научилась!
Саша давно решил, что будет лётчиком, но, чтобы не обижать тётю, дипломатично промолчал и, не оборачиваясь, спросил как можно небрежнее:
— Тётя, а где тут Натка-ленинградка живёт?
— Натка? — слегка удивившись, переспросила тётя, ставя сумку на табурет. — Это внучка нашей учительницы, что ли?
Саша, конечно, не мог знать, чья Натка внучка, но, чтобы тётя чего не подумала, поспешно сообщил:
— Она сегодня утром здорово ногу поранила, как бы чего не было!
Сердобольная тётя заволновалась — как же она так? И только после того, как Саша дал ей слово «не носиться по кустам как угорелый», он наконец выяснил, что живёт Натка рядом, через два двора, в доме с красной черепичной крышей.
Быстро расставив все на полке, Саша тщательно вымыл лицо, шею, переоделся и вышел во двор.
Смеркалось. На фоне алого закатного неба пылило вдали, возвращаясь домой, стадо. На холме темнели ломаные контуры развалин замка.
Саша постоял немного у калитки, затем неторопливо направился к дому с красной крышей.
Дом оказался небольшим и старым. Высокие полукруглые окна прятались в зарослях сирени и жасмина. Открытая веранда, увитая диким виноградом с шершавыми листьями, выходила в сад. Из сада тянуло чем-то приятным, душистым, и Саша догадался, что там растёт много цветов.
Подойдя ближе, он услышал знакомые голоса. Прильнул к щелистому забору и увидел Юзика.
Юзик стоял около раскрытого в сад окна. На подоконнике сидела Натка.
— …мы тебя ждали-ждали, а тут Саша прибежал… — неторопливо говорил он. — А что, тебе очень больно было?