Пропащие
Шрифт:
Небо совсем расчистилось, и солнце, висевшее прямо над головой, принялось отчаянно шпарить. Единственное, чего боялся Вёх – от жары грим зальёт ему глаза, но такого не случилось. Музыканты отыграли около часа, публики собралось мало. Под ноги даже прилетело несколько монет, которые он ловко затолкал за пояс.
«Начало осеннего сезона в этот раз весёленькое. Не к добру, но к деньгам. Теперь лишь бы никто не схватил тебя за ляжку», – заботливо прошипел Наг.
Чтобы не испортить успеха, как только стихла музыка, Вёх сбежал за кулисы и оттуда улизнул в город. Задачу он выполнил, впереди была пара часов свободы. На босую разодетую артистку даже
Пара неприятных воспоминаний связывало Вёха с Экзеси, но в тот день они отступили. Жизнь продолжалась. Тупая жестокая сила, сметающая всё на своём пути, медленно меняла русло, точила берега. Каждый раз он возвращался на эту площадь, будучи старше на год, ловил настроение прошлого приезда и удивлялся, насколько за одну зиму изменился.
А ещё грело его понимание того, что он действительно может стать кем угодно, пусть на час или на минуту. Рваные чулки в несколько слоёв и всякие хитрые заколки с паклей и проводками без умелой игры не спасли бы. Они с Нагом когда-то придумали девочку, ту самую, которую никогда не встретишь, но любишь как что-то настоящее, разгуливаешь по таким вот местам, обсуждаешь всё, что попадается на глаза. Странно, но они с ней даже спорили и ссорились. Как можно ссориться с выдумкой? Значит, в каком-то смысле девочка существовала. Образ её поблёк с годами, но теперь она пригодилась. Пока Вёх крутил у себя в голове её повадки, многое понял и смог применить.
Дома Вакса под присмотром Фринни каталась по полу и скулила. Никто сильно не беспокоился, потому что с ней такое происходило примерно раз в месяц, но раньше ей везло, и злополучный день никогда не совпадал с мероприятием. Вёх много думал по поводу этого явления, но так и не понял, за какой проступок боги устроили женщинам коллективное наказание. Та девочка в его воображении ничем подобным не страдала, наверное, поэтому и растворилась в рутине.
– Я и не сомневалась, что ты справишься, Змеёныш! – тряхнула Фринни ореховыми волосами. – Вот какого талантливого ребёнка я купила Инкризу на рынке, глаз-то у меня алмаз!
Вёх протёр ладонью пыльное зеркало и скрестил на груди руки. Так-то, спас представление! Настоящему артисту всё под силу. Разве мало он тренировался? Разве плохие у него учителя? О нет! Ни одна из историй, которые рассказывал публике Инкриз, не была правдой даже на грош, но он так умело завлекал в мирок своих фантазий, что слушатели замирали, очарованные. Правда, в последние годы Инкриз лишь выполнял роль кассира, собирая деньги у желавших проникнуть в вагончик гадалки, но ничуть не разучился веселить и удивлять.
Концерт просто не мог окончиться вот так, он требовал достойного эпилога. Схватив с полки у зеркала чью-то расчёску, Вёх пропел в неё скрипучим голосом:
– Мама, не бойся,
Я просто освоился,
Нашёл себе игры страшнее.
Каждый воду мутит, никто себя не судит,
С моей колокольни виднее.
Фринни тоже любила эту песню. Змеёныш схватил её за руку и крутанул в пируэте, зарычав припев изо всех сил:
– Всю дорогу я давал мастер-класс,
Какой – не важно, только знаю,
Что никто мне не указ.
На шум подоспела Тиса и, схватив веник, изобразила на нём виртуозное гитарное соло.
Подурачившись
Щедро наложенный утром грим пришлось сначала соскрести, потом смывать керосином, потому что вода не брала хитроумный состав. Последние полчаса перед вечерним представлением Вёх в панике тёр лицо старым полотенцем. Кое-что пришлось оставить, иначе кожа вернула бы должок, и он попытался успокоить себя тем, что никто не знает, как должен выглядеть факир. Инкриз уже лет десять твердил ему: на сцене нужно делать всё с оголтелой уверенностью, либо не выступать вовсе.
Вакса выпила отвар какой-то целебной травы и уснула мёртвым сном. Уходя на площадь с заплечным мешком, набитым реквизитом, Вёх не упустил случая безнаказанно поглазеть. Почему-то на ней была одежда Фринни: длинная разноцветная юбка в пол, подвязанная сбоку шалью, и тонкая рубашка с линялым узором. Ни дать ни взять, мёртвая бабочка, каких теперь много попадается на мостовых. Вот бы она почаще носила такие красивые вещи, ведь они ей к лицу! Правда, лицо Ваксы только зимой можно было как следует разглядеть. Глаза она натирала жирной сажей, которую между выступлениями даже не пыталась отмыть, и теперь Змеёныш понимал, почему. Её взгляд от того казался ехидным и льдистым, но Вёх любил, когда эти осколки впивались в него, как слабый укус котёнка.
А ещё у Ваксы на рёбрах появились странные царапины. Видимо, пока она металась по полу, заработала их. Или того хуже – сама себя разодрала ногтями. Змеёныш поджал губы, изо всех сил стараясь её не жалеть.
Уже через полчаса почти вся семья оказалась в сборе на площади. Перед тем как зайти под тент, Вёх почувствовал знакомый запах, носившийся в воздухе, – тёплый, пряный. Точно! На дворе ведь стоял конец лета, а это значило, что со всей округи привезли свежий мёд, прямо из центрифуг. В нём попадались мёртвые пчёлы, ржавчина и травинки, но это не смущало. Захотелось хоть одну ложечку попробовать, один маленький кусочек сот, только сначала на него нужно заработать, а город отдаст деньги хорошо если через неделю после конца торгов. Что же до тех грошей, которые задолжали недогадливые лабухи… Тратить их на глупости Змеёныш не хотел. Иной раз лакомства ему перепадали и бесплатно, в качестве благодарности от публики.
«Ну, берегись, Змеёныш, смотри не сгори до костей, работать будем от души!» – решил он, раскладывая за кулисами горючий инвентарь. Он слышал, как Корн уже греет руки, колотя по кастрюлям и другим металлическим штуковинам, и торопился. Хотелось ещё добежать до старших, чтобы дать знак: всё идёт по плану. Вёх всё-таки рванул наружу, стал бешено петлять между зеваками и через минуту уже привлёк внимание родителей.
– Готовы? – весело крикнула Фринни, высунувшись из расписного вагончика на условный свист. – Покажите им!
Инкриз одёрнул свой потрёпанный цирковой мундир с аксельбантами и одобрительно махнул рукой.
Возвращаясь, Вёх увидел, как запыхавшаяся Вакса бежит так, будто не умирала весь день.
– Отделаться решили, да? Какого хрена не растолкали? – злобно скрипнула она, оказавшись под тентом и чуть не сбив с ног Тису.
«Ведь ей всё ещё плохо. И она часто тянет себе жилы. Но знать, что праздник идёт без тебя – невыносимо. Не для всех, конечно, только для таких, как мы с ней», – подумал Вёх и стёр предплечьем улыбку, будто просто почесал подбородок. Вакса насмешек не любила, могла дать по зубам. Но если бы она только знала, как ей рады!