Пропасть Искупления
Шрифт:
– И что-то нашел? То же самое, что обнаружили нумеристы?
– Нет, – ответил Петр. – Он нашел кое-что другое. Темпье отлично понимал, о чем говорили нумеристы. И его собственные данные полностью совпадали с выводами секты. По сути, он считал само собой разумеющимся, что исчезновения происходят все чаще.
– И что же он обнаружил?
– Расхождения между официально опубликованными мирскими и церковными данными.
Рашмику такой ответ разочаровал, она ожидала большего.
– Подумаешь, открытие, – протянула она. – Предположим, миряне проморгали,
– Ты не понимаешь, – буркнул Петр.
Впервые девушка услышала в его голосе раздражение.
– Я говорю не о том, что церкви заявили об исчезновении, которое не заметили все остальные. Дело в другом. Тогда, за восемь лет до того случая – сейчас это будет уже двадцать лет назад, – произошло исчезновение, не фигурирующее ни в одной церковной сводке. Понимаешь, о чем я? Исчезновение имело место и было засвидетельствовано секулярными наблюдателями вроде Темпье, а церкви утверждают, будто ничего не произошло.
– Но какой в этом смысл? Для чего церквям скрывать факт исчезновения?
– Темпье задался тем же вопросом.
Может быть, она не совсем напрасно выбралась на крышу.
– Было ли у этого исчезновения какое-нибудь свойство, объяснявшее, почему оно не попало в официальные хроники? Несоответствие обычным критериям?
– Например?
Рашмика пожала плечами:
– Я не знаю. Ну, скажем, исчезновение было очень кратким.
– Интересно – если Темпье верно во всем разобрался, – что это исчезновение было самым продолжительным из зарегистрированных. Оно длилось одну целую две десятых секунды.
– Тогда я совсем ничего не понимаю. Что еще говорил об этом Темпье?
– Хороший вопрос, – кивнул Петр. – Но не из тех, на которые быстро ответишь. Потому что Шауль Темпье умер. Семь лет назад.
– Жаль. Похоже, он тебе нравился. Но ты сам говорил: он был немолод.
– Он был стар, но вовсе не собирался умирать. Его убило током. Темпье нашли рядом с машиной, которую он чинил.
– Ясно, – вздохнула Рашмика. – Значит, неосторожность.
– Неосторожность – это не про Шауля Темпье. Вот тут они дали маху.
Рашмика насторожилась:
– Они?
– Те, кто его убил.
Некоторое время парень и девушка стояли молча. Караван забрался на вершину арки моста и начал долгий плавный спуск к другому краю Пропасти. Противоположная стена выросла, уступы и трещины на ее истерзанном боку стали хорошо видны. Слева, на юго-западной стороне Пропасти, Рашмика заметила необычный выступ. Он казался тщательным карандашным наброском, дожидающимся мастера с красками. Но это был точно утес. Как только караван доберется до него, переход через Пропасть завершится. Мост выдержит, и мир будет в порядке – по крайней мере, не хуже, чем раньше.
– Значит, ты для того и пришел в караван? – спросила она Петра. – Узнать, почему убили старика?
– Послушать тебя, так все на свете только и делают, что ищут тот или иной ответ.
– Но ведь так и есть.
– Я не прочь узнать, почему убили Шауля,
Рашмика уже спрашивала Петра о его вере, но по-прежнему чувствовала, что надо выяснить, насколько он откровенен. Должна быть какая-то лазейка в его душу, трещинка сомнения в щите убежденности.
– Так ты считаешь исчезновения словом Божьим.
– Не просто считаю, а твердо верю в это.
– То есть ты узнал, что истинная хронология исчезновений отличается от официальной, и из этого сделал вывод, что Божьи послания передаются людям искаженными?
– Именно так. – Судя по голосу Петра, он был рад, что Рашмике удалось пересечь разделяющую их пропасть непонимания. Впервые за столько лет груз тайного знания был снят с его души. – Я решил, что смогу рассеять свои сомнения путем бездумных наблюдений, но из этого ничего не вышло. Я увидел тебя – ты стояла рядом, такая независимая, – и понял, что должен всего добиваться сам.
– Ну… примерно то же чувствовала и я.
– Расскажи, что ты ищешь, Рашмика.
И она рассказала. О Харбине, о том, как его приняли в одну из церквей. Скорее всего, брата против его воли заразили индоктринационным вирусом. Об этом страшно даже подумать, но рациональная часть ее разума не может исключить такую возможность. Девушка рассказала Петру, как ее семья некоторое время назад узнала, что Харбин посвятил себя вере. И тогда Рашмика решила, что не может потерять брата вот так.
– И я решилась на паломничество, – закончила она.
– Вот уж не думал, что ты паломница.
– Я оговорилась, – сказала она.
Хоть и не была уверена в этом.
Арарат, год 2675-й
Верхние уровни «Ностальгии по бесконечности» были до отказа наполнены беженцами. Антуанетта запрещала себе думать об этих людях как о сбившемся в кучу скоте, но, обнаружив, что пройти сквозь эту толпу не проще, чем сквозь стену, впала в отчаяние. Это люди, твердила она себе, обыкновенные люди, заложники обстоятельств, понять которые они не в состоянии. В другой ситуации она легко могла бы оказаться вот в такой же толпе – перепуганная, плохо соображающая. Ее отец часто повторял: угодить в переплет легче легкого. Будь ты хоть семи пядей во лбу, совершай подвиги, лучись добродетелью – судьбе на это наплевать. Ее интересует твое место в алфавитном списке и состав твоей крови… А лучше всего, если ты дочь человека, у которого есть собственный корабль.
Она снова двинулась вперед. Но не ломилась через толпу людей, дожидающихся регистрации, а вежливо просила пропустить ее, заглядывала в глаза, извинялась, улыбалась и уговаривала неотзывчивых. Но стадо – Антуанетта никак не могла думать об этом скоплении иначе – было настолько огромным, настолько коллективно-неразумным, что терпения хватило лишь на два уровня.
Потом внутри у Антуанетты что-то сломалось, и она пошла напролом, сжав зубы, не обращая внимания на крики, оскорбления и плевки.