Пропавшие без вести
Шрифт:
В середине июня по лазарету прошла комиссия, возглавляемая генералом и немецким врачом. Они особенно задержались в отделении инвалидов, требующих ухода, — безногих, безруких и паралитиков. По отъезде начальства Тарасевич вызвал врачей из всех отделений лазарета.
— Господа! Полностью небоеспособные инвалиды по приказу командования направляются в особые лагеря, где будут жить под охраною инвалидов же из немецких солдат. Нам приказано завтра составить их списки, — сказал Тарасевич. — Прошу, господа, подходить осторожно
— У нас тут пленные красноармейцы, а не бандиты, герр арцт Тарасевич! — перебил возмущенный Варакин. — Если вы имеете в виду советских партизан, так извольте по-русски и выражаться!
— Выражайтесь, как вам угодно, только не здесь! — сдержанно возразил Тарасевич. — Я имею в виду, господа врачи, что человек, например, с ампутированной ногой в армии признавался бы полностью потерявшим боеспособность. В неорганизованной банде…
— Позор! — выкриком перебил Славинский.
— Герр арцт! Советские врачи могут уйти с вашего совещания, если вы не откажетесь от ваших фашистских выпадов! — не выдержал снова Варакин.
— Господина Варакина и господина Славинского я от участия в отборочной комиссии освобождаю! — не повышая голоса, объявил Тарасевич. — Господ врачей, членов комиссии, в сомнительных случаях прошу обращаться лично ко мне. В случае нужды мы составим консилиум, — заключил он.
Варакин и Славинский пошли к выходу. Из солидарности с ними вышел Любимов. Однако другие врачи остались на совещании.
— Ох, Михаил, донкихотствуешь, братец! — сказал Варакину в коридоре Любимов — Паш ана тебя так глазом повел, что у меня вчуже скрипнуло сердце.
— Бог не выдаст, свинья не съест! — отшутился Варакин. — Надо же было кому-то одернуть фашистского холуя!
Списки инвалидов были составлены в течение суток и проверены Тарасевичем лично. На другой день за калеками прибыли в лагерь грузовые машины.
Инвалиды в слезах прощались с земляками и с друзьями, которые помогали им в их беспомощном состоянии.
Как только грузовики с инвалидами выехали за ворота лагеря, старший переводчик комендатуры через полицию вызвал на плац построения Варакина, Славинского и Любимова, а с ними десять человек фельдшеров. Им объявили приказ оберштабарцта, что ввиду сокращения числа больных в лазарете их отправляют на работу в Германию.
Баграмов видел растерянность и волнение, охватившие их, когда гестаповец объяснял, что им оказана великая честь и доверие.
Лица отправляемых осунулись и потемнели, когда, окруженные товарищами, они собирали свои пожитки.
— Как же ты так?! Как же ты так угодил, Михайло Степаныч! — горестно сокрушался Баграмов, своим сочувствием еще более растравляя рану Варакина.
— Ничего, Емельян Иваныч! Что-нибудь на этапе сообразим, — бодрясь, возразил
Обнявшись с Баграмовым, Михаил повернулся к скрывавшему слезы Волжаку.
Волжак просил немцев отправить его вместе с Варакиным. Но твердый поименный список был уже составлен. Ему отказали…
На ночном дежурстве работали в те сутки Волжак и Саша. Проходя мимо Баграмова молча, как обычно, шофер «подбросил» ему на дежурный столик его тетрадь. Но Емельян не сразу взялся за работу.
Что вдруг в самом деле вот так же скомандуют построение, всех санитаров на вокзал, по вагонам — и повезут на запад?.. Как Варакин рвался и мечтал о побеге!..
— Эх, Варакин, Варакин! — вздохнул Емельян.
Летнее наступление Красной Армии что-то не начиналось. А как его ждали! Но фашистские сводки и даже слухи из города не приносили желанных вестей. Бои разгорались то на Центральном, то на Украинском фронте, то вдруг у Керчи, то снова на Украине.
И советский народ и фашистская армия словно только примеривались и готовились к схватке, еще не вступая в серьезные битвы, не обнаруживая настоящих намерений. Ведь пленные ждали, что за лето фронт продвинется если не к Минску, то хотя бы к Смоленску — все будет ближе добраться.
А вдруг планы командования окажутся совершенно иными! Вдруг главное советское наступление пойдет с юга, чтобы отрезать фашистов, забравшихся так глубоко на наши земли!.. Так, выжидая, ведь можно опять дотянуть до зимы, а вторую такую страшную зиму не вынести никому. Даже самые крепкие, все погибнут…
Баграмов представил себе ежедневные похоронные вереницы носилок из всех отделений на лагерное кладбище, как было зимой.
Прав был Бурнин, главное — это побег!
Ждать, когда подойдут партизаны к городу, было бы неразумно и гибельно.
«Советские люди». Орган советской совести и непродажной чести», — писал карандаш Баграмова на листке, вырванном из тетрадки. Он вывел старательно: «№ 2».
«Бегите, кто в силах! Родина ждет вас в ряды бойцов».
В тот же день, как отправили из лагеря Варакина и его товарищей, несколько человек санитаров было отряжено на машине в лес для заготовки еловых и сосновых веток, из которых настаивали в лазаретной ванне антицинготное пойло.
Немцы солдаты, попавшие в лес, не спешили вернуться в лагерь. Они предложили и русским санитарам посидеть, покурить в лесу, отдохнуть.
— Скоро вас всех повезут в Германию, там пища другая, — дружелюбно сказал солдат, утешая пленных.
— Какая же пища? — спросил переводчик. И солдат пояснил, что там будет шпинат, будет брюква, и цинга прекратится.
— Витамин! — со смаком и гордо воскликнул солдат, словно капуста, и шпинат, и брюква были созданием «германского гения».