Пропавшие без вести
Шрифт:
— Schriftsteller?! — удивился немец и обратился прямо к Баграмову.
— Как вы попали в плен? Вы были на фронте? — перевел Тарасевич его вопросы.
— Я был военным корреспондентом, — ответил Баграмов.
— Корреспондентом из плена! — засмеялся немец. — Война не для старых людей, — поучающе сказал он.
— Herr Bagramoff ist nur achtunddreiBig Jahre alt, [34] — возразил Тарасевич.
— О! AehtunddreiBig! [35] — высоко держа брови, воскликнул немец и повернулся к двери.
34
Господину
35
О! Тридцать восемь!
Команда «ахтунг» прозвучала для Емельяна как выстрел в лоб.
Его окружили товарищи, негодовали на предательство Тарасевича. Всем было ясно, что теперь уж его непременно отчислят из санитаров и «упекут» куда-нибудь в офицерский лагерь. Ночные санитары с возбуждением обсуждали этот вопрос, когда в помещение вошел Коптев.
— Господин Баграмов, знаете, что приказал оберштабарцт?! — спросил он с выражением торжества.
— Отчислить меня из санитаров и направить в рабочий лагерь, — уверенно ответил Баграмов.
— Вы всегда, Емельян Иваныч, видите в людях плохое и ошибаетесь! — укоризненно сказал Коптев. — Оберштабарцт сказал, что германский рейх довольно богат, чтобы прокормить одного большевистского писателя. Он приказал вас зачислить на врачебную добавку к пайку.
— Великая честь! — усмехнулся Баграмов. — Продукты награблены ведь у нас же, чего ему их жалеть!
Коптев выкатил свои круглые глаза и посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Ну, знаете что!.. — Коптев не закончил фразы, раздраженно пожал плечами и вышел.
— Вот так номер! — радостно воскликнул саратовский инженер. — Сорвалось! Хотел вас Паш аподсидеть, да не вышло!
Неожиданная прихоть немецкого главврача была воспринята в лазарете пусть как случайный, но все же провал предательской выходки Тарасевича.
— Сорвалось у прохвоста! — с удовольствием приговаривали врачи, санитары и фельдшера, пересказывая друг другу случай с Баграмовым.
Если не было особенно беспокойных больных, Баграмов, пристроившись у дежурного столика, часто писал в своей тетради, которая мало-помалу обрела для него новый смысл: теперь это было не просто лирическое отвлечение от действительности, не письма, а заметки для будущей книги, может быть, даже не его, а для чьей-то еще книги о жутких месяцах фашистского плена. Это были показания живого свидетеля. Они должны были дойти до людей независимо от того, останется ли жив или погибнет их автор. Иногда в воображении Баграмова еще туманно, но рисовался и профиль книги. Однако главное сейчас было другое — факты, портреты людей, детали, слова, замечания…
Когда приходилось подняться на зов какого-нибудь больного, Емельян, засунув тетрадку в карман, подходил к нему, делал, что требовалось, а возвратясь на место, опять принимался писать.
Приземистый и коренастый санитар по пленной кличке «Андрюшка-татарин», скуластый и рябоватый, несколько молчаливый парень лет двадцати пяти, пекарь из Казани, который часто дежурил ночью с Баграмовым, вдруг подсел к нему, предложил покурить и сказал?
— Мильян Иваныч, ты не вставай к больным. Ты пиши. Кто
Баграмов выслушал с удивлением. Никто из его товарищей санитаров не спрашивал у него, что он пишет.
— Ты, Андрей, ко всем больным подойти не успеешь, — сказал Баграмов, — вон ведь сколько!
— Когда не успеем, тогда вставай. Сам увидишь! Твой дела — писать. Ведь я понимаю — война кончатца, народ тебя спросит: какой судьба в плену был, как наших людей фашисты губили. — Андрюшка значительно поднял палец. — Может, тебя сам товарищ Сталин в Кремля зовет, спросит! — беззвучно шепнул он, и рябоватое, скуластое лицо его засветилось торжественностью.
Баграмов молча сжал руку Андрея.
После этого разговора, когда Емельян поднимался с места к больному, он каждый раз видел, что Андрюшка опередил его.
— Мильян Иваныч, ведь ты ученый! Пиши умный слово, советским людям сейчас читать. Ведь мы тут один проститутский газетка читаем! Так ведь неладна! — сказал Андрей еще спустя две-три ночи. — Большевистский газетка надо!
Баграмов остолбенел. Не очень, должно быть, грамотный казанский пекарь подсказывал ему то, до чего он гораздо раньше должен был додуматься сам! Книга книгой, большое дело, но ведь это еще когда! Он сам возмущался действительно проститутским фашистским «Кличем», в котором его приглашал сотрудничать Тарасевич, но он не додумался до того, чтобы ответить не возмущенным словом, а живым, настоящим делом на подлую провокацию Тарасевича… Баграмов почувствовал, что краснеет от стыда и волнения.
— Андрюшка! — порывисто выдохнул он, с жаром схватив руку товарища.
— Латна, латна, пиши, — опустив хитроватые черные глаза, как-то даже застенчиво остановил Андрей и торопливо оставил его, — Баграмов был в этом уверен, — поняв его состояние.
«Откуда у этого черта такая чуткость?!» — в смятении думал Баграмов.
Он волновался как в лихорадке. Как же он, писатель, как смел он сам не понять, какова его обязанность здесь! В летописцы определился! Отвел себе роль свидетеля, вместо того чтобы быть бойцом!
Минут через десять Андрей, проходя мимо, сунул ему сложенную в несколько раз бумажку и молча исчез. Емельян огляделся по сторонам, развернул листок.
На линованной косой линейкой ученической школьной страничке было напечатано настоящей типографской печатью:
«За что их повесили?» Дальше тесным петитом было набрано сообщение о повешенных в районе Жлобина партизанах, об их геройской борьбе, об уничтоженных ими военных транспортах. Листовка звала советских людей к борьбе, к сопротивлению, к организации новых партизанских отрядов, а пленных — к побегам из лагерей. В ней же рассказывалось о разгроме гитлеровцев под Москвой, о девушке-партизанке Тане, о борьбе в лесах Брянщины, Смоленщины, Белоруссии и Украины, о целых советских районах в тылу врага, о глубоком кавалерийском рейде…
Это были так долгожданные вести с родины. «Не так-то он прост оказался, этот казанский парень! Где достал? Кто эти листки печатал?! Значит, сумели сохранить типографию… Вот что творится там, за колючей проволокой!.. Прав Бурнин — только бежать! По лесам довольно гранат, винтовок и пулеметов. Во время гражданской войны партизаны доставали оружие, добывая его от беляков же в боях. Вот о чем и писать!» — теснилось в голове Емельяна.
— Читал? — вдруг шепнул над ухом Андрей минут через двадцать.