Пропавшие без вести
Шрифт:
— А ну, господин юда, иди-ка сюда, — приказал «чистая душа».
Косицкий вылез из своего угла.
— Еврей? — спросил зондерфюрер.
— Еврей, — подтвердил тот, потупясь.
— Это позорно для русских людей, позорно для лазарета и для врачей, что здесь скрывают еврея! — заявил зондерфюрер. — Кто скрывает еврея от его справедливой участи, тот становится сам, как еврей, нечистым. Здесь вас, русских, обслуживают врачи, лечат ваши болезни, о вас забо-тятся. А если вы обмане-те
— Господин зондерфюрер! Неужто там хуже, чем здесь?! — изображая наивность, спросил Ромка.
— Вот вы тогда, гос-по-дин моряк, на себе рас-судите, где было лучше! — пригрозил гестаповец. — Когда еврей проникает на германскую землю, германский народ чувствует себя оскорбленным. Я должен выяснить, кто ви-новат в этом случае… — Он повернулся к Забелину: — А пока до особого распоряжения, я разрешаю вам, господин Забелин, брать себе хлеб, который дают еврею. Можете ку-шать, — сказал зондерфюрер.
— С чистой душой! — дерзко подсказал Ромка.
— Господин зондерфюрер! Что же мне в этом кусочке?! — воскликнул Забелин. — Разве Германия не умеет ценить и использовать человека с высшим образованием?
— Если хотите помочь Германии, вы должны написать и подать мне о том заявление, — разъяснил фельдфебель. — Я могу вам дать чистой бума-ги…
Он достал из портфеля чистый листок и подал его инженеру.
В тот же день при раздаче хлеба Забелин оставил себе больше половины пайка, принадлежавшего музыканту.
— Сразу видно, что вы с высшим образованием, — сказал Косицкий, взяв оставленный ему тоненький ломтик хлеба. — Гестаповец разрешил вам отнимать весь мой хлеб, а вы отобрали только две трети.
— Разговаривать будешь — возьму и весь! — оборвал Забелин.
— Ух, гадина, сволочь ты! — не выдержал Балашов. — Ведь ты же, Забелин, был русским!
В душе Ивана все клокотало. Он едва удержался, чтобы не выхватить у инженера хлеборезный нож и не прикончить его.
Больные, отделив по кусочку хлеба, сложили добавку для музыканта.
К вечеру, когда все уснули, Забелин зажег у стола коптилку и долго что-то писал.
— Ей-богу, как ляжет спать, так я его задушу, — прошептал Балашов Роману.
— Наду-умал, дурак! Сам пропадешь и Борьку погубишь! Как можно! — остановил Дымко. — Вот посмотришь, само обойдется…
А наутро фельдшер секции Павлик Самохин вдруг объявил Забелину, что доктор
— Почему? — растерялся тот.
— Доктор сказал: неудобно — вы с высшим образованием, а вам приходится мыть парашу. Пусть будет кто-нибудь помоложе и не такой образованный.
— Вот и правильно! И давно бы так! Ведь замучили человека работой! — с насмешкой воскликнул Дымко.
— Жалеть образованных надо!
— На пенсию с выслугой лет! — язвительно выкрикивали больные.
— Да я ничего… Я разве в претензии… — забормотал Забелин.
— Нет, что вы! Мы чувствуем нашу вину. Мало ли тут людей, привычных к черной работе! — виновато и мягко настаивал Павлик. — Балашов! — вызвал он. — Как рука?
— Как сказать… Еще не совсем… — нерешительно пробормотал Иван, который знал, что мстительный Бронислав намерен, когда он поправится, тотчас же возвратить его в общий блок и в ближайший набор отправить в каменоломни.
— Ладно, как-нибудь справишься, будешь старшим! — сказал фельдшер.
Забелин побагровел от злости и молча, дрожащими руками собирал с койки свое барахлишко, вынужденный уступить Балашову традиционное место старшого — крайнюю койку от входа.
— Дымко! Иди за помощника становись: у меня рука… — позвал Балашов, когда принесли для секции хлеб.
— Значит, жить без ноги не так плохо, когда возле хлебушка поработать удача! — зубоскалил Дымко, нарезая на пайки хлеб.
Все ходячие, как всегда, окружили хлебореза, ревниво следя, чтобы пайки были равны, шумно подавали советы, от какого куска отрезать, к какому добавить. Когда наконец все шестьдесят «паек» были уравнены, начался розыгрыш.
К столу подошел очередной «выкликающий». Балашов тыкал пальцем в какой-нибудь кусок с одним и тем же вопросом: «Кому?» А «выкликающий», отвернувшись от хлеба, наугад называл фамилию.
Толпясь у стола, «активисты» дележки ждали, когда будут названы их имена, а пока не дошла до них очередь, брали указанные куски для передачи лежачим больным,
— Кому?..
— Елизарову!
— Лешка, бери! — указывал Балашов кусок.
— Кому?
— Рубанюку!
— Отнеси ему, Сарычев.
— Кому?..
Церемония длилась не так уж долго, но была торжественной и значительной.
— Кому?..
— Косицкому!
— Борька, иди получай! — позвал Балашов.
Забелин рванулся вперед из гурьбы зрителей и протянул было руку к «пайке» Косицкого.
— Стоп! — крикнул Дымко и угрожающе поднял костыль.
Забелин съежился.
— Мне разрешили! — выкрикнул он и вдруг обезьяньим рывком сгреб «пайку» Косицкого.