Пропавшие без вести
Шрифт:
Но рыжий гестаповец усмехнулся ему в ответ и что-то сказал Мартенсу по-немецки.
— А как это делается у вас в лазарете, что пленные убегают за проволоку, а часовые не видят их? Кто им помогает?
— Я еще не пробовал уходить в побег, — ответил Баграмов.
— Хотите попробовать? — спросил комендант ТБЦ.
— Теперь уже поздно. Скоро конец войны, — возразил Баграмов.
— Вы ждете победы Сталина? — спросил рыжий.
— Если верить газете, которую нам посылают, то Германия победит… Но ведь это газета власовцев, — сказал Баграмов. —
В сущности, разговор был уже какой-то странный. Никто не бил его, протокол не писался. Баграмов сидел, как будто пришел к гестаповцам в гости. Если бы не кандалы, в которые он был закован, он не поверил бы, что с ним говорят представители прославленной зверствами корпорации палачей.
— Кто убил Морковенко? — вдруг спросил рыжий.
— А кто такой Морковенко? — ответил Баграмов, вдруг весь подтянувшись, только теперь поняв, что его умышленно отвлекли, чтобы поймать врасплох. «Вот когда начинается!» — решил он про себя.
— Бывшего коменданта вооруженной полиции по вашему личному приказанию уничтожили те же люди, кто убил Бронислава. Бронислава вы знали? — в упор спросил рыжий.
— Знал, еще бы! Но по моему приказанию даже курицу или поросенка в жизни никто не зарезал, не то что какого-то Морковенко, — сказал в раздражении Баграмов. — Что же касается Бронислава, то господин переводчик Мартенс был сам на месте, где его били, вел, вероятно, следствие и знает, кто его бил и за что. Он был мародер, палач, грабитель. Больные его узнали и били. Я его не жалею. Кажется, этого человека застрелил часовой. Впрочем, я не уверен. Я в это время там не был…
Немцы посовещались между собою вполголоса.
— Подпишите, — сказал Мартенс, подавая Баграмову протокол, который писал капитан, видимо из абвера Центрального рабочего лагеря.
— Я не знаю немецкого языка. Не могу, — сказал Емельян.
— Я буду переводить, — предложил Мартенс.
— Хорошо. Вы будете переводить, а я буду писать своею рукой по-русски. Русский текст я подпишу.
Немцы хотя пожали плечами, но согласились.
Когда протокол был таким образом переведен и подписан, Баграмова вывели.
Всех снова сковали попарно и уже в наступающих сумерках повели в тюрьму.
Баграмов и Кумов замыкали грустное шествие. Обратно в тюрьму арестованных сопровождал только один, тот же самый солдат, который сидел с ними в комнате ожидания.
Емельян обернулся к нему.
— Данке шён фюр аллес, постен! [88] — сказал он солдату.
Солдат оглянулся по сторонам и осторожно чуть-чуть приподнял крепко сжатый кулак, приподнял тайным, скупым движением молчаливого и дающего клятву сообщника.
88
Спасибо за всё, постовой.
Спать скованными в пару было почти невозможно.
В нише над дверью камеры горела за проволочной сеткой яркая электрическая лампочка. Она тоже мешала спать. В коридоре бродил бессонный седой голландец, изредка подходил к двери.
«Странная у них тактика следствия, — думал Емельян, лежа на нарах. — Ясно, что это лишь предварительный разговор. «Настоящее» начнется, должно, быть, с утра… Но что же могут они спросить еще? С кем могут дать очную ставку, какие могут предъявить доказательства? Ведь пока это был не допрос, а дешевый спектакль! На основании такого допроса нельзя не только повесить, но даже послать в концлагерь… Впрочем, что для них «можно» и что «нельзя»! Разве мы в положении людей?! Разве на нас распространяются какие бы то ни было нормы права?!»
— Неправильно мы вели себя от начала и до конца! — вдруг выпалил Кумов, прервав ход мыслей Баграмова.
— Почему ты считаешь?
— Мы — советские люди, коммунисты и командиры Красной Армии, а они — фашисты, враги, захватчики. Надо было им плюнуть в рожи. Нужно было держаться смело, показать им наше презрение. Мы должны были рта не раскрыть на допросе, а мы оправдывались! Ведь это фашисты, пойми ты, Баграмов, фашисты! — со всею непримиримостью сказал Кумов.
Шаги бессонного старика приблизились к их камере. Слышно было, как он отодвинул снаружи заслонку глазка.
— Schlafen, schlafen! [89] — проворчал он, впрочем, вполне добродушно.
— Гутен нахт, майн либер! [90] — громко ответил Баграмов. — А я так считаю, что ты рассуждаешь как мальчик, — шепотом возразил он. — Зачем же нам было держаться, как ты говоришь? Чтобы самый допрос стал уликой?!
89
Спать, спать!
90
Спокойной ночи, любезный!
Раздраженный противоречием друга, Кумов резко приподнялся и хотел сесть на нарах. Он дернул ногой, забыв о кандалах, и чертыхнулся.
— Закурим, что ли, еще? — предложил он.
— Давай. Но только возьмем уж оттуда все сразу, чтобы больше не лазить. Какой черт ночью придет к нам искать сигаретки! Мы их раньше выкурим…
Они еще раз, используя опыт предшествующих упражнений, взобрались на табурет, и пока Кумов придерживался за стену, Баграмов выгреб из ниши четыре последние сигаретки.