Пропавшие без вести
Шрифт:
— Добрый день, отец! Восемь человек уже отпустили в лагерь, — сказал он Баграмову. — Читать хотите, отец? Есть Достоевского «Бесы», «Яма» Куприна, «Шерлок Холмс» и «Кола Брюньон»…
— Чтение от меня не уйдет, — возразил Баграмов. — Я хочу знать, кого отпустили в лагерь и кто остался в тюрьме. Можно их повидать?
— Кого хотите увидеть? — спросил Гаврошвили.
— Баркова, Кумова, Ломова… Да всех хочу, кто остался, — сказал Емельян
— Нет, всех нельзя. Вечером можно
В камеру Емельяна по одному вошли Юрка, Барков и Кумов. Они обнялись, как после долгой разлуки. Все они уже знали, что часть товарищей отпущены в лагерь.
— Неужели эти ребята что-нибудь все же сболтнули во время допроса? — высказался Ломов.
— Глебов?! Зубцов?! Не может быть! — возразил Емельян. — Что ты, Юра!
— А почему же их отпустили?
— Может быть, хотят проследить, с кем они будут общаться, что будут делать, — высказался Барков. — Впрочем, я допускаю, что кое-кто на допросе сдрейфил…
— Не верю! — решительно высказался Баграмов, возмущенный таким предположением.
— Но нас-то с вами все-таки держат! — сказал Кумов. — Почему же не всех отпустили?
Стоявший на окне уборной Николай Гаврошвили подал сигнал тревоги: к тюрьме направлялись из ТБЦ Мартенс и Лешка. Все бросились по своим одиночкам.
Гаврошвили в течение минуты привычно успел запереть снаружи их камеры и, одним лишь ему известным способом, заперся сам изнутри.
Мартенс с Лешкой вошли в тюрьму. Слышно было, как они отпирали какие-то двери. Баграмов прислушался.
Значит, Лешка опять на своей прежней должности? Что же, следствие установило, что он не виновен? А все остальные?..
— Барков Василий! — услышал он голос Мартенса.
— Ломов Юрий!
— До свидания, товарищи! — послышалось преувеличенно громкое восклицание Баркова из коридора.
— До свидания! — как эхо, повторил растерянный голос Юрки.
Через окошко Баграмова, когда он залез на столик, было видно, как они удаляются в сторону лазарета.
К вечеру в заключении остались только Баграмов и Кумов.
— Ну что ж, Емельян Иваныч! Наша с тобой судьба, вероятно, окончится все же концлагерем, — высказал предположение Кумов, когда вечером Гаврошвили снова их свел в одной камере. — Очевидно, в гестапо решили, что писателя и майора не следует выпускать в общий лагерь. На всякий случай…
— Концлагерь все-таки лучше, чем «вешалка» или расстрел. Посмотрим, — сказал Баграмов.
Каждый день друзья из лагеря присылали заключенным радиосводку, два раза сообщали о новых побегах товарищей. Им присылали книги, карандаши, бумагу.
Неделю спустя сообщили о том, что для замены двоих струсивших и сбежавших
Жизнь ТБЦ-лазарета вошла в колею. В тюрьме из захваченной группы оставались только Баграмов и Кумов. Вопреки ожиданиям, их никуда не отправляли, ничего им не объявляли, а просто держали в камерах на обычных условиях. Дважды в день их выпускали на прогулку, даже не изолируя друг от друга, не препятствуя их общению.
— Может быть, переслали донос в Берлин или в Дрезден и ждут, что прикажут оттуда? — гадали Баграмов и Кумов.
Решение загадки пришло в ТБЦ опять через Любавина.
— Я, Леша, дурак, — сказал Лешке Мартенс, — денег дал майору абвера в Центральном лагере, пять тысяч марок, и капитану еще пять тысяч. Они взяли, бесстыдные люди! А я теперь только понял, Леша, что им самим было нужно нас всех оправдать.
— Кого оправдать? — как бы нехотя спросил Лешка, отрываясь от своих списков.
— Весь наш лазарет: гауптмана, меня… и тебя, конечно…
— На меня-то, положим, им наплевать!
— Как наплевать? Ты писарь абвера! Наш гауптман тоже им дал по пяти тысяч на рыло и тоже себя ругает: ведь если бы мы попали под обвинение, то и они попали бы… Значит, им тоже было опасно, а они у нас деньги взяли! А у них, знаешь, Леша, у одного свой дом в шестнадцать квартир в Дрездене, а у другого в Галле ремонтная мастерская автомобилей! На что им мои марки! — жаловался с обидою Мартенс.
— Вы виноваты сами, что испугались, — сказал Лешка. — А я, господин переводчик, ничего не боялся. Я знал, что у нас никаких комиссаров. Откуда?! Их в сорок первом всех расстреляли. Я бы ни марки не дал этим буржуям!
— Эх, Леша! Ты плохо знаешь советских людей. Я лучше тебя понимаю, что в том заявлении все было правильно, — убежденно сказал Мартенс. — А может быть, я еще ворочусь на Волгу… Я не хочу никому из советских вреда… — Мартенс вдруг встрепенулся: — Ты раздобудь мне со склада кожанку, Лешка! Немцу они побоятся дать, а тебе ничего, дадут…
— И мне не дадут. Меня больше, чем вас, боятся, господин переводчик, — сказал Лешка.
— Ну тебя к черту совсем! «Господин», «господин»!.. Из-за этой сволочи власовцев «господин» без копейки остался! На кружку пива нет денег! — со злостью сказал Мартенс.
— Господин переводчик, а этих двоих, писателя и майора, когда отправим? — спросил Любавин.
— Куда?
— Я почем знаю! Куда — приказ. В концлагерь, что ли, — так поскорей бы!