Пропавший лагерь
Шрифт:
— Ша! — решили Фома и Ерема.
Скоро Шурка нырнул в палатку и стал будить Ваську. А Фома и Ерема толкнули друг друга локтями, перемигнулись, похлопали клюшками по лаптям и уселись на чурбак.
Вышел Шурка и непроспавшийся Васька. На ходу пристегивали к ремням финки.
Пошли.
Согнувшись, все четверо нырнули под бугор в темноту. Зашипел под ногами парный, теплый песок и зашуршали из-под берега летучие мыши.
Шурка крепче сжал в руке финку и твердо пошел.
— Ну, чую, чертовщины натерпишься, —
Подошли к перевозу.
Паромщик спал на той стороне. Незадача. Гаркнуть нельзя, себя выдашь.
Фома и Ерема почесали затылки.
— Хы…
— Переплыву, — рассердился Шурка.
— А мы-то?
— Лодку подам, у парома отвяжу.
— А править-то можешь?
— Доеду.
Снял трусы, блузу, спустил одну ногу, и она потонула в черной и теплой воде. Плеснулась где-то огромная рыбина. Всхлипнуло в камыше, стало жутко. С колющим под сердце страхом осел Шурка в воду и поплыл, подрагивая и стуча зубами.
Фома и Ерема смотрели не то с усмешкой, не то с восхищением.
Река относила. Шурка вошел в азарт и позабыл страх. Впереди, наконец, выросла черная глыба парома. Схватился за плесневелый мшисто-зеленый канат и вскарабкался. У сторожки покачивалась лодка. Стал отыскивать весло.
Вдруг в сторожке кашлянули, закряхтели, и вывалился Глебыч, протирая глаза.
Шурка, как стоял, так и остался, совсем позабыв, что он в неурочную пору, да притом голый.
Глебыч ахнул, шатнулся, цапнулся за перила и, теряя подштанники, засеменил с парома.
— Свят, свят, свят, свят! — зашелестел его шопот.
Озорной гвоздь поймал его за штанину. Старик пискнул и свалился от страха в яму, вырытую свиньями у берега. Упал и не двигается.
Тут Шурка опомнился.
— Вот старый хрыч, за водяного што ль принял, помрет еще.
Глебыч не колыхнется.
Шурка махнул рукой, снял цепочку, скакнул в лодку — и вниз по течению.
Очнувшийся Глебыч не решился итти на паром и ушел ночевать к церковному сторожу.
Долго ехали по течению; когда черной стеной встал бор с левого бока, направили к берегу и зашуршали по сухому камышу. Рукастые коряги не давали подъехать. От нетерпения Шурка прыгнул прямо в воду, думая— мелко, но почуял — потянуло, как муху в воронку, под громадные коряги. Хотел крикнуть и не успел, как сомкнулась над головой вода.
Фома рванулся за голову, но волос не было и не удержал, рука цапнула край галстука и потянула.
— Пропал бы. Ох, голова! — шлепал губами Ерема. — Черный яр ведь это, так бы сомы и съели.
Пристали к берегу и крепко выжимали мокрое белье. Шурка плясал, чтобы согреться.
— Разведем костер, — посоветывал Васька.
— Ну нет, вся охота пропадет.
Цепляясь за корни, вылезли на бугор.
— Ну… — толкнул Шурка Фому, щелкая зубами.
— Идем прямо, на тропу выйдем, через
Все четверо подрались по кустам.
Васька вынул финку и зажал ее в зубы, как делают индейцы и ковбои.
Ночь была черная и душная, но лес дышал, и его дыхание было прохладное и ровное. Затихшая дневная жизнь перегудывала ночными гудами. Пилили сверчки, всхлипывала спугнутая птица и опять затихала. Прорывался шорох от сорвавшегося с сучка глухаря, пищала где-то мышь, пробегал по верхушкам случайный ветер, но но нарушало это лесного покоя.
Ребята шли, и лес не замечал их, и от этого было жутко — лес чужой.
Вдруг что-то ухнуло, вздохнуло, и режущий неприятный хохот глухонемого прорвался откуда-то. Застонал лес.
— Филин.
— Он озорует.
Знали и не боялись, но не хотелось слышать еще этот сумасшедший смех. Перешли просеку, вырубку. Ноги едва волочились, задевали за каждый пень, не хотели итти. Шурка вспомнил сказки про цветущий папоротник в ночь под Ивана-Купала и понимал, почему страшно было искать его, почему казалось искателям, что даже деревья не пускают их к цели.
Шурка улыбался и шел. Обязательно ему надо найти этот цветущий по ночам самогонный папоротник.
Фома и Ерема сопели, пыхтели и самым серьезным образом пробирались вперед.
А Ваське ничего не оставалось делать, как только не отставать от компании.
Бор делался гуще. Сосны и ели были огромные, и казалось ребятам, что они в шахте, а далеко просвечивают клочки неба.
— Стой! — Фома потянул носом воздух, фырча, как лошадь.
Ерема потянул еще больше.
— Есть!
Потянул и Шурка и ничего не учуял, кроме запаха сосны.
— Что есть?
— Дымом чуется справа.
Свернули правей. Шли и поводили носами.
— Тише, — осадил Ерема.
— Туточко, — прошлепал Фома.
И пошли неслышными шагами но лесу.
Чуть отличимый от ночных гудов доплеснулся людской говор. Насторожились. Забила кровь, и шире открылись глаза.
Вдруг Фома ухватил за руку и быстро выдернул за собой.
— Видишь, — глянь!
Между громоздкими рядами сосен протекал отсвет огонька и запах дыма едкого, щекотного.
— Ну, дошли, что дальше?
— Идем ближе.
Снова пробирались по мшистым тропам, ловили обрывки говора и боялись хруста своих ног. Все больше и больше раздвигались громады сосен, и скоро ясно замережил огонь. Но чудной огонь. Точно он был чем придавлен, заглушен и пробирался злой и неспокойный. Вот вырубка, и на ней несколько каких-то бугров земли с пробивающимся огнем. Затаили дух. Увидели людей. Они копошились около огней, заглушая их кусками дерна, переговаривались. Картина была жуткая и таинственная. Точно колдовали какие-то гномы, черные и непонятные. Шурка не мог оторвать глаз.