Пропажа государственной важности
Шрифт:
— А ваш человек?
— Кучер забрал Кавендиша с дачи в начале десятого и отвез на Галерную отсыпаться.
— У него был усталый вид?
— Скорее, помятый.
— Сегодня вечером как ни в чем не бывало он боксировал на Фурштадской в обществе господина Палицына. Впрочем, филер уж сказал вам об том.
— С кем боксировал — не сказал, зато догадался о присутствии в гимназическом зале Палицына, благодаря вашему человеку на улице, — усмехнулся Блок. — Кстати, мой агент, когда заявился спозаранку на Галерную, видел там воскресную барышню англичанина.
— Он не ошибся?
— Исключено. Барышня потолклась возле дома Кавендиша и, поговорив с кучером, как со старым знакомым, ретировалась.
— Неожиданная
— Так уверяет мой агент.
— Посему и неожиданная.
— Вам, наверное, интересно узнать, как прошел допрос господина Палицына?
— Горю нетерпением последние полчаса, как мой филер доложил, что он был у вас.
— Держался спокойно, сказал, что давно слышал о Михееве как о превосходном столяре, поэтому, узнав, что тот починял замок в кабинете его высокопревосходительства, поехал к нему домой, дабы тот поменял дверной замок у него на квартире. Не застав Михеева дома, выспросил дворника, где столяр мог обретаться, тот и показал на кухмистерскую.
— Пугануть, стало быть, не удалось?
— Может, и удалось, да он виду не подал. Хотя на злодея закоренелого мало похож. Жидковат для смертоубийства. Опросить дворника на Столярном уж было недосуг, и без того на Петергофку опаздывал.
— М-да…, — покачал головой Чаров. Странно, однако ж. Опять оный англичанин рядом оказывается!
— Странностей много, ваше высокоблагородие, один способ убийства чего стоит.
— И каков он был, господин Блок?
— Тяжелым предметом по голове хватили, потом ножом в сердце много раз ударяли, да так звероподобно, что грудь покойнику разворотили. Трава вокруг кровью его обрызгана. Глядеть страшно! Доктор, что тело осматривал, и тот побледнел, хотя к подобным зрелищам человек привычный.
— Обухом по голове оглушили, а после резали уже без разбора. Прямо-таки изверги естества, да и только. Иль убийца один был?
— Беря в расчет крепкое телосложение убитого, предположу, что не один. Однако на трупе нет ссадин и кровоподтеков, что говорит об отсутствии борьбы.
— Выходит, покойный сопротивления не оказывал?
— Точно так, — кивнул Блок.
— Компанию, что на даче Мятлевых кутила, опросили?
— Всех, кроме Кавендиша.
— И?..
— Никто ничего не видал и не слыхал, зато кухарка Мятлевых, проживающая в соседней даче, показала, что поутру слышала одиночный душераздирающий крик со стороны Петергофской дороги, о чем и поведала встретившемуся ей почтальону. Тот оказался большим любителем подобных историй и, движимый любопытством, взялся прочесать вместе с дворником Новознаменский парк и окрестности. Он-то и обнаружил в густоте леса распластанное тело, сваленное в канаву.
— Когда почтарь наткнулся на труп?
— В осьмом часу. Он же и сообщил участковому приставу о происшествии, пока дворник караулил тело.
— Стало быть, вся компания в сборе была, и Кавендиш, когда за ним кучер приезжал, мог узнать об убийстве, — задумался Чаров.
— Мог даже в нем и поучаствовать, что, однако противно всякому смыслу. Да и показания господина Мятлева и его гостей, включая цыган и вызванных из города камелий, говорят против этого. Когда яхта бросила якорь в Матисовом канале, бывшая на борту троица под разудалые цыганские хороводы выгрузилась на берег, где была встречена высланной с дачи коляской. С того времени никто дом и прилегавшую к нему территорию парка не покидал.
— Значит, англичанин был первым?
— После его отъезда увеселения продолжались вплоть до моего прибытия. Когда же я опросил цыган и камелий, те немедля убрались. Цыгане разъехались своим ходом, а вот женщин отвез на железнодорожный вокзал в Лигово кучер Мятлевых.
— Все ясно, господин Блок. Век не забуду, что с Палицыным помогли, да за Кавендишем человека ходить отрядили.
— Поскольку мне поручено расследование и этого убийства, начальство дозволило употреблять по розыскным надобностям свободных людей из числа чинов городской полиции. А посему, могу оставить агента Ермилова ходить за англичанином и далее. Тем паче, что в отсутствии господина Путилина, его можно выдать, в случае чего, за подозреваемого, причем в обоих убийствах, — немного помявшись, с лукавой улыбкой предложил сыскарь. Гибель Михеева не давало ему покоя. Вопреки мнению начальства, посчитавшего убийство столяра раскрытым, он продолжал поиски, увы, пока безуспешные.
— С благодарностью принимаю ваше великодушное предложение, господин Блок! Вот выручили, так выручили! — Чаров был готов расцеловать его и броситься на шею. Он горячо пожал ему руку и, наговорив массу любезностей, оставил наедине смущенного сыщика.
Глава 19. Нечаев вступает в игру
После ухода Палицына Нечаев долго не мог уснуть. Своими речами Кондратий Матвеевич разжег в нем давно тлевший огонь потаенных желаний. Еще в Иванове, где он хлебнул лиха и откуда был родом, Нечаев поверил в свою избранность.
Сдав не без труда экзамен на народного учителя и получив место преподавателя Закона Божия в младшем классе Андреевского приходского училища, Нечаев явственно осознал, что лишь к старости выбьется в люди и сможет надеяться на чин коллежского советника [40] . Подобная унылая перспектива служения власти не вдохновляла его. С максимализмом юности он остро переживал вопиющую несправедливость общества и ничтожность собственной жизни. Перед его мысленным взором промелькнули изнуренные тяжкой работой, высохшие мальчики ткачи, умиравшие на фабриках русского Манчестера. Идея переустройства мира всецело завладела им, едва он оказался в столице. Обучая малых детей Закону Божию, он оставался атеистом, алчущим слома существующего строя через социальную революцию.
40
Чин 6-го класса по Табелю о рангах.
Преследуя сугубо практическую цель — пристроить герценовский «Колокол», Палицын невольно задел больные струны его души. Когда Кондратий Матвеевич завел речь о состязавшихся в салонном острословии баричах, боявшихся идти на улицы и делать революцию на местах, Нечаев понял, чего от него ждут и воспрял духом. Из-за нехватки образования он избегал участия в публичных студенческих спорах, так как редко выходил из них победителем. Отсюда, он не видел смысла в бесплодных политических диспутах, а жаждал уличных демонстраций и беспорядков. Игнорирование образования и науки перерастало в нигилизм и плохо скрываемое презрение к окружающим, коими он безбожно манипулировал в своих целях. Подкинутая Палицыным мысль о создании собственной революционной организации пришлась как нельзя по сердцу Нечаеву, а посулы познакомить со столпами российской политической эмиграции подарили надежды, казавшиеся еще вчера несбыточными.
— Алексей, — обратился он к жившему у него земляку, — вот тебе деньги, сходи завтра на рынок в оружейную лавку и купи револьвер и патроны к нему, — бесстрастным тоном провозгласил Нечаев, протягивая банкноту. — На сдачу купишь себе пальто и нам провизии на неделю, а сколько останется, принесешь мне. Я после сапоги себе присмотрю.
— Револьвер-то, какой брать? — сделал круглые глаза он.
— Скажешь, что для медвежьей охоты товарищ попросил, но бери не дороже тридцати рублей вкупе с патронами, — не будучи сильно сведущим в означенном вопросе, бросил Нечаев и закрылся в кабинете.