Пропажа осла
Шрифт:
– На какой Зейнаб?
– Да неужели не слышал? Вдову-то Кербалай-Гейдара ведь знаешь? Ну вот, он и хочет жениться на ней. Давно хочет. С того самого дня, как помер Кербалай-Гейдар. Да, Худаяр-бек, значит, хочет жениться на Зейнаб, а Зейнаб не идет за него, и жена Худаяр-бека не соглашается. Прошлой ночью у него в доме крик до небес поднялся. Наутро Худаяр-бек объявил жене, что едет в город разводиться с нею. И теперь, значит,, Худаяр-бек поехал в город либо заключить брак с Зейнаб, либо разводиться с женой. Нет, я вовсе не к тому говорю. Я хочу сказать, что жена Худаяр-бека
Дядя Мамед-Гасан со своим собеседником дошли до перекрестка. Мужчина завернул направо.
Попрощавшись с ним и в душе благословив память его отца, дядя Мамед-Гасан зашагал к своему дому. Открыв дверь, он хотел войти, но в комнате было темно. Позвал жену, та не откликнулась. Позвала еще раз, опять нет ответа. Прикрыв дверь вернулся во двор и решил про себя, что жена заскучала одна и зашла к какой-нибудь соседке поболтать.
Пройдясь немного по двору, дядя Мамед-Гасан подошел к воротам. Дверь хлева была рядом, и он вдруг услышал всхлипывания, доносившиеся оттуда. Тогда он повернул к хлеву посмотреть, кто это там плачет. Открыв дверь, он явственно различил голос жены. Просунув голову в дверь, дядя Мамед-Гасан позвал:
– Иззет!..
Всхлипывания прекратились, но ответа не последовало. О" позвал еще. Опять никто не откликнулся. Дядя Мамед-Гасан позвал еще раз, громче. Тогда из глубины хлева послышался сердитый голос жены:
– Чего тебе? Ослеп, что ли? Не видишь, что это я?
– Ты плачешь, Иззет? Мне послышалось, что кто-то плачет,
Иззет не ответила. Громко высморкавшись, она вышла из хлева и направилась в саклю. Дядя Мамед-Гасан побрел за ней. Иззет зажгла лампу и, поставив ее в нишу, отошла и села в темном углу.
Постояв немного, дядя Мамед-Гасан сел на палас и прислонился к собранной в тюк постели.
– Скажи правду, Иззет, это ты плакала в хлеву? Женщина не ответила.
– Я ясно слышал, как кто-то плакал. Это была ты? Женщина опять не ответила.
– Конечно, была ты. Напрасно ты плачешь, напрасно убиваешься. Я только что был на большой дороге. Встретил человека из города. Он божился, что Худаяр-бек сейчас приведет осла. Он говорил, что, правда, строят Гейдарханский мост, но от селения Данабаш потребовали на это не осла, а целых сто рублей. Он клялся всеми святыми, что Худаяр-бек вот-вот приведет осла. Сам, говорит, видел... Ей-богу, я правду говорю.
– К черту приведет, к дьяволу приведет! У ребенка моего ноги теперь волдырями покрылись. Очень мне надо, придет осел или нет. К черту придет, к дьяволу придет! Я об Ахмеде тревожусь, к черту осла! К черту придет, к дьяволу придет!
– Жена, ей-богу, тот мужчина говорил, что сейчас придет. Сама подумай, зачем было ему врать? Если б он не знал, не говорил бы. Он клялся, что сам видел на базаре их обоих, Худаяр-бека и Ахмеда. Я, говорит, собирался идти и спросил у "их, когда они пойдут. Те ответили, что сейчас трогаются. Я, говорит, пошел, а они остались, чтобы после меня тронуться.
Женщина ничего не сказала. Она встала,
– Иншаллах, сейчас придет!
– проговорил дядя Мамед-Гасан и, надев башмаки, подошел и встал около жены.
Когда Иззет кончила мочить хлеб, дядя Мамед-Гасан взял кувшинчик и вышел во двор. Вскоре он вернулся и, присев на корточки у дверей, начал совершать дастамаз - обязательное омовение к намазу.
Прежде всего он помыл кисти рук, потом лицо, а затем руки до локтей. Каждый раз, выливая воду, он произносил "бисмиллах". Покончив с омовением и проведя мокрой рукой, согласно ритуалу, по голове, он вошел в саклю и, найдя в нише мохир, положил на палас и приступил к намазу.
Иззет снова села в угол и, положив подбородок на поднятое колено, стала смотреть перед собой.
Дядя Мамед-Гасан, прочитав азан и игаме, перешел к хамду и гюльхуваллаху и готовился уже перейти к поклону, когда дверь открылась и в комнату ввалился усталый и словно больной Ахмед.
Дядя Мамед-Гасан поднял обе руки к небу и воскликнул:
– Аллахуакбар!
Иззет радостно вскочила с места и позвала Ахмеда. Тот остановился у дверей и, прислонившись к стене, простонал:
– Ох, мама!
Дядя Мамед-Гасан не вытерпел, после второго земного поклона он прервал намаз и бросился к Ахмеду. Отец и мать, схватив сына за руки, спрашивали наперебой:
– Почему ты так стонешь, сыночек?
– Что у тебя болит, милый? Иззет спросила:
– Почему не садишься, родной мой?
– А где осел, детка?
– спросил дядя Мамед-Гасан. Едва успел дядя Мамед-Гасан произнести слово "осел", как Иззет стала громко и сердито бранить его:
– Да провалится в преисподнюю отец того, кто отдал осла! Пусть будет проклят отец того, кто отдал осла! Пусть змея ужалит осла! Дитя мое чуть не умирает здесь, а он еще про осла спрашивает...
Дядя Мамед-Гасан ничего не ответил. Ахмед, прислонившись к стене, громко стонал и охал. В конце концов Иззет удалось усадить его на палас. Когда Ахмед отдышался и успокоился, Иззет и дядя Мамед-Гасан уговорили его рассказать о своем путешествии в город.
Ахмед начал рассказ с того, как он шел в город и сколько раз садился в дороге отдохнуть; потом перешел к тому, как он добрался до города, нашел караван-сарай и дрался с хозяином; дальше рассказал о том, как метался по городу в тщетных поисках Худаяр-бека, и закончил рассказ тем, как шел обратно, часто останавливаясь и превозмогая усталость.
Рассказывая все это, Ахмед каждое слово подкреплял клятвой. Скажет слово и прибавит "ей-богу", скажет другое - и подтвердит "клянусь имамом Гусейном", еще слово - и опять клятва "клянусь имамом Рзой", клянусь саблей Дженаб-Эмира".
Окончив рассказ, Ахмед повернулся к матери.
– Мама, что ты сварила?
– Ничего не варила, детка. Один хлеб... Если хочешь, принесу еще немного простокваши.
– Я не хочу простокваши!
– заныл Ахмед.
– Не могла каши сварить немного?..