Пророчество для Зэ
Шрифт:
– А причем здесь 1833? Вы сами сказали, что анонимное письмо направили в ноябре 1836 года.
– Не знаю.
– В оригинале дата была или не было?
– Насколько я помню, не было.
– Тогда зачем добавили?
На верхнем ярусе библиотеки кто-то включил дополнительное освещение. Луч света, отразившись от мозаичного окна, достиг куба, и стекло в черной рамке вспыхнуло багровыми отблесками. И тут Зэ вспомнил, где он видел эти цифры: на спине у гипсового мальчика на пустоши в тупике промзоны на севере Москвы. Мысли роем окружили бедного Зэ, но он решительно отогнал их и сделал паузу, чтобы сначала дослушать Чудное Мгновенье. Ольга Петровна, вздохнув, продолжала:
– Мы с Анной Петровной – пушкиноведы. Есть такая специальность. Когда долго изучаешь
Глядишь в забытые ворота
На черный, отдаленный путь:
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь…
Няня всегда останется няней. Любимое дитё всегда останется любимым. Действительно, а кто ещё мог позвонить из близкого окружения? Сплетение случайностей – и мы оказываемся в замке, откуда звонили. Непонятная усадьба в горной части маленькой страны, где вся прислуга говорит по-русски, а хозяин так и не удосужился появиться. Вдумайтесь! В библиотеке книги на разных языках, но гостям демонстрируют перевод злобного пасквиля, который привел поэта к трагичному концу. Откажите мне в логике, но поверьте моему чувству, Зэ, что анонимное письмо, переписанное каллиграфическим почерком, – это перчатка. Она брошена в лицо поэту, и он должен принять вызов. Если он его примет, его убьют.
– Кого его? Пушкина убили в девятнадцатом веке!
– Того Пушкина – да, убили в девятнадцатом. А нынешнего могут убить сейчас.
– И кто этот новый Пушкин?
– Эх, если бы я знала, я бы его предупредила.
В этот момент где-то вверху раздался выстрел. Ольга Петровна вздрогнула. Зэ не сдержался и выругался: «Чёртова мельница. Надо дойти отломать ворот, чтобы хлопки не пугали порядочных людей!»
Глава Х
II
К ночи непогода подтянула тяжёлую артиллерию. Каминные трубы превратились в иерихонские. Ветер играл на органе размером во все небо. Тонкие стекла в окнах дрожали под напором стихии. В замке стало холодно и неуютно. Перестал работать телефон, как объяснил Чезаре, где-то в горах ледяной дождь оборвал линию. Управляющий дал указание подать гостям портвейн и мошкатель (ликерное вино), а для желающих приготовить горячий пунш.
Зэ стал свидетелем того, как Певец-мертвец опять приставал к старшему груму, но тот отмахнулся от Саши с выражением брезгливой гримасы на лице. За ужином все расселись за столом на привычные места. Управляющий, Зэ с Татьяной, Родион Маркович и Саша сидели с одной стороны стола. Напротив разместились Полина, Александра, Масюся, Магда и обе Петровны. Блюда на этот раз подавали младший грум Александрино и кухарка Роза Моисеевна. Налет стеснительности был окончательно смыт аперитивами и горячим пуншем. Гости болтали и смеялись. Кто-то рассказал о том, что в старые-старые времена у португальцев была традиция в последние дни октября не выходить из домов без сильной надобности. Считалось, что в эти ненастные дни злые духи караулят открытые или не до конца запертые двери, чтобы вместе с холодным ветром проникнуть в щель и поселиться в жилище. Духи приносили болезни, ссоры, неудачу и смерть близким. Если человек по крайней нужде должен был выйти наружу, он долго готовился, а потом быстро выскакивал и плотно закрывал за собой дверь. Со временем португальцы научились оберегаться. Они красили дома в белый цвет с широкой голубой полосой у земли, как будто бы дом находился на синем небе среди белых облаков.
– А наш замок не имеет охранительной синей полосы, – сказала Александра и выразительно обвела взглядом всех взглядом.
– И покрашен не в белый цвет – ничего общего с облаками, – добавил кто-то и тут же предложил рассказать друг другу о своих фобиях или страхах или о том и другом.
Масюся громко воскликнула, что начать нужно с того, перед кем в данный момент стоит кувшин вина, и пойти по часовой стрелке. Кувшинов было два: с красным вином и с белым. Один из них стоял перед Зэ. Присутствующие за столом выразительно посмотрели на Зэ, и он, протянув долгое «Э-э-э-э…», сказал:
– Никогда не задумывался по поводу страхов, но боюсь одной вещи, что моя мечта не исполнится. Наша жизнь проходит от будильника к будильнику, страсти вспыхивают и гаснут, друзья стареют, кредиты гасятся. И вдруг среди тягостного однообразия появляется мечта, большая и светлая. Она одновременно и конкретная, и расплывчатая. Она греет. Отвлекает мысли от болотной тины реальности. Она осуществима для того, кто выберет правильную дорогу. Ищешь дорогу, проходишь первые километры. Нет, не то, возвращаешься. Пробуешь другую, идешь – она заканчивается тупиком. Появляется паника, подпитываемая страхом: хватит ли времени, хватит ли твоей жизни на пробы и ошибки. Но идти надо, верить надо. Идешь опять по дороге, а страх уже несешь с собой. Сидит он на загривке, и как только вера в мечту ослабевает, сразу становится заметнее, тяжелее…
– А что за мечта? – спросила Масюся.
– Этого сказать не могу. Мечта заветная.
– Не густо. Для первого ответа принимается. Ваша очередь, Татьяна, – Родион Маркович, как всегда, был на коне и выполнял функции председателя собрания, хотя его никто об этом не просил.
Татьяна, спрятав хитрый прищур, появившийся в её глазах после признания Зэ, сказала:
– Пауков боюсь, змей всяких, мышей, особенно летучих. В общем, фобия у меня распространенная. Как представлю, что случайно крыса или мышь меня заденет хвостом и проведет по коже, у меня начинается приступ паники. Кричу, будто одержимая, не могу остановиться. До икоты. А если на самом деле подобная тварь не дай бог укусит меня, наверное, сразу умру от разрыва сердца.
Очередь перешла к Родиону Марковичу. Великий Магистр попытался изобразить нечто значительное. С важным видом и патетическим голосом он произнес:
– Боюсь великого и всё уничтожающего времени. Его одного и больше ничего. Пройдут столетия. Египетские пирамиды будут стоять, а вспомнит ли кто-нибудь про меня? Время сотрет с лица земли людей, которые меня знали. Уничтожит их вместе с памятью обо мне. Плоть превратится в прах, который развеется по ветру, память растает белым облачком на горизонте времени…
Саша не удержался и съёрничал:
– Попробуй остаться в памяти детей, внуков и правнуков, есть шанс пережить пирамиды. Правда, небольшой.
Родион Маркович окинул его испепеляющим взглядом, но ничего не сказал. Александр в свою очередь задумался, потом, видимо, пытаясь быть честным перед гостями, заявил:
– Есть у меня фобия. Такой постоянный страх, который где-то таится в груди и покалывает, как только дашь ему волю – страх бесполезных хлопот. Знаете, как бывает: живешь себе, живёшь, как вдруг появляется цель, причем цель стоящая. Начинаешь суетиться, хлопочешь. Обрастаешь обязательствами, но идешь к этой цели, как на гору, к вершине. Отбрасываешь всё, что тебя назад тянет. Рюкзак на плечах – долой рюкзак. Пальто тяжелое – налегке пойду. Друзей расталкиваешь, которые перед тобой по тропинке идут. Кричишь им: «Лыжню, лыжню!» В фигуральном смысле, конечно. А потом приходит понимание, что ты занимался пустой суетой, и цель сдувается, как гриб-дождевик, который долгое время скрывался от подошв гуляющих по парку прохожих и дожил до коричневого цвета и морщинистой кожицы. На пронизывающем ветру тебе холодно: пальто выкинул; под ложечкой сосёт, рюкзак в пропасть сброшен. Друга рядом нет, никто тебе закурить не даст…