Пророк, огонь и роза. Ищущие

Вансайрес

— Нет, — Нита попробовала улыбнуться, но получилось у неё плохо. — Эту мою просьбу Богиня уже исполнила.

— Вот как, — ответила Иннин, помолчав, и осторожно продолжила: — Значит, просишь о том, чтобы вы с возлюбленным были счастливы вместе?

Но сестра отрицательно покачала головой.

— Мы вообще не можем быть вместе с ним. Никогда.

Иннин вздрогнула.

Прозвучало это по-детски трагично и отчаянно — первая любовь, непреодолимые трудности… но всё-таки сестру было жалко, хоть она и сама столько добивалась этих страданий.

«Все

говорят о том, что любовь — это страдание, — промелькнуло в голове у Иннин. — В таком случае мне повезло. Или это просто моя любовь какая-то неправильная?»

Она подавила нервную усмешку и дотронулась до руки сестры.

— О чём же тогда просишь? Я ведь всё равно буду читать твою молитву, так что так и так узнаю.

Нита подняла на неё глаза, казавшиеся теперь, на фоне похудевшего лица, особенно большими.

— Просто чтобы видеть его, — прошептала она бледными губами. — Хоть иногда. Хоть раз в месяц. Или в год. Этого достаточно. Знаешь, когда этого достаточно, и когда это то, за что ты отдашь всё на свете, включая жизнь, то это и есть любовь. Теперь я знаю это. Видишь, Богиня исполнила мою просьбу…

И она горько улыбнулась.

Иннин ощутила неприятный холодок в груди.

«Ну, любовь бывает разной», — хотела было сказать она и не смогла.

«А что, если это Хатори? — вдруг пришло ей в голову. — Что, если Нита влюблена в Хатори и считает, что не сможет быть вместе с ним, потому что они официально брат и сестра?»

Она отогнала это глупое и безосновательное подозрение, но всё же до конца дня не могла прийти в спокойное состояние.

Едва закончив с церемониями, Иннин бросилась из дворца — к Хатори.

«Это потому, что во мне взыграла ревность, или потому, что я всё-таки хочу его видеть?» — колотилось у неё в голове всю дорогу.

Она пробралась в дом, прокралась по коридору и остановилась перед дверьми в комнату Хайнэ.

Первым, что бросилось в глаза, были огненно-рыжие волосы, рассыпавшиеся по разложенной на полу постели, блестевшие золотом в ярком пламени светильников.

В груди у Иннин потеплело.

«Красивый, — подумала он, приложив руку к груди. — Красивый, такой красивый! Так приятно на него любоваться, раздевать его, смотреть на него обнажённого. Он не похож ни на кого. Мне действительно хочется просто видеть его…»

И в то же время другой голос как будто нашёптывал на заднем плане: «И ты бы отдала за это жизнь? Чтобы полюбоваться на него, да ещё и всего раз в год? Такова, по-твоему, любовь?»

Иннин приказала голосу замолчать и перекинулась мыслями на другое: скорее бы. Скорее бы Хайнэ, как обычно, уснул, и Хатори пришёл к ней в комнату. Любоваться им — это хорошо, но сейчас хотелось ещё и дотронуться поскорее, скинуть с него одежду, прижаться к его телу.

Она сделала Хатори знак, и тот обрадовано улыбнулся ей, но даже и не подумал поторопить Хайнэ, а тот, как назло, сначала долго читал, потом писал свои стихи...

Наконец,

они погасили свет.

Хатори лёг на свою постель — он всегда сначала дожидался, пока Хайнэ уснёт, и Иннин вдруг подумала, что это злит её. Почему нужно держать всё в таком секрете? Что с того, если Хайнэ узнает?

Она тихонько приоткрыла двери и, пробравшись в комнату, проскользнула к Хатори под одеяло. Тот изумлённо приподнял голову, но Иннин прикрыла ему рот рукой и стала раздеваться.

От внезапной грязноватой мысли — сделать это в нескольких шагах от брата, практически у него на глазах — её вдруг пробрала дрожь с ног до головы.

Было в этом желании что-то от злости на Хайнэ, который заставил её ждать так долго, что-то — от подсознательной тяги к риску быть застигнутой (вдруг брат ещё не спит или проснётся, услышав шорохи?), что-то — от того, о чём Иннин совсем не хотела думать, но такого всплеска страсти она не испытывала с тех самых пор, когда они с Хатори оказались вдвоём на полу камеры.

— Он спит, — одними губами произнесла она, когда Хатори схватил её за руку, которой она попыталась проскользнуть ему под халат. — Хайнэ спит и ничего не заметит.

Но Хатори отрицательно покачал головой, и выражение его лица стало неожиданно очень жёстким.

Иннин испытала такое ощущение, как будто её окунули с головой в ледяную воду.

— Ну, что ж, — прошептала она, поджав губы, и осторожно выскользнула из комнаты.

Хатори нагнал её уже на лестнице.

— Иннин! — почти крикнул он, схватив её за руку. — Так нельзя! Я так не могу. Пойми меня, пожалуйста. Это… неправильно.

Иннин смотрела куда-то в пол.

Она уже раскаивалась в своём поступке и чувствовала, как щёки её заливает жгучая краска стыда.

Что она только что собиралась сделать? Как она могла до такого дойти?

Хорошо, что Хатори остановил её.

Тем не менее, видеть его не хотелось, и Иннин рванулась вперёд, пытаясь сбросить с запястья его руку, но он не дал ей такой возможности.

— Не уходи, — прошептал он ей на ухо. — Или что? Ты теперь больше ничего не хочешь? Так, как раньше… тебе больше не нравится? Обязательно на глазах у Хайнэ?

Иннин молчала, и в груди её боролись разные чувства — стыд, вина, обида, злость, ревность.

«Проклятая гордость! — с ненавистью подумала она. — Нет, Хатори, не в этом дело. Я просто не могу признать, что мне теперь стыдно за своё грязное желание…»

Она заставила себя повернуться к нему лицом, но вместо того, чтобы проговорить слова извинения, впилась губами в его губы.

Хатори воспринял это как сигнал к действию и, подхватив её на руки, понёс в спальню.

Там Иннин всё-таки получила то, чего хотела с самого начала, и утихшее было желание вернулось к ней с новой силой — да так, что она почти не сдерживала стонов и криков, но было в этой страсти что-то искусственное, наигранное, и она сама это чувствовала.