Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

Готовилась к вечеру не только команда корабля, готовились и туристы, особенно женщины. Они вырядились в лучшие платья, надушились. Вот почему на палубе царило торжественно-радостное оживление. Ожидание чего-то необычного, редкостного определяло все, в том числе и восприятие природы.

А берега фиорда, вдоль которого мы плыли, были в самом деле живописны. Над водой нависали скалистые вершины гор — голые, с разноцветными прожилками, бока монолитов отражались в воде и вода фиорда казалась то красной, то серой, то зеленой; но вот скалы отступали, и тогда к песчаному берегу, вплотную к воде, подкрадывались сосновые и еловые рощи. В лесу террасами, все выше и выше, стояли дома-дачи, загородные виллы с ярко красными черепичными

крышами; а внизу, в заливе, белели перила купален и лодочных причалов.

Стучали моторами водометные толкачи и самоходки; из-за их силуэтов прямо по курсу возникали живописные острова — курчавые, поросшие лесом. В тиши их привольно плавали белые лебеди, не обращая внимания ни на самоходки, ни на наш теплоход, ни на парусники. Лодок, как ни странно, становилось все больше и больше. Подвыпившие юноши кричали нам с яхт что-то по-своему, по-шведски, то ли желая нам счастливого пути, то ли приглашая к застолью. С палубы теплохода им ответно махали руками, кричали «Попутного ветра!» или «Счастливой ночи!». Одним словом, веселье было всеобщим. Казалось, мы плыли не на теплоходе, возвышавшемся посреди фиорда, подобно айсбергу, а вместе с этими молодыми парами на их красивых, легких суденышках, и будто нам, как и им, предстояло провести ночь в уединении и в молчаливом согласии, без чего не бывает любви.

3

По корабельному радио объявили, что ужин готов.

Пассажиры, оживленные более обычного, заспешили к столам. Палуба опустела. Постояв, сколько требовало приличие, чтобы первыми прошли женщины, пошли и мы с Дергачевым.

— Топай, топай! — торопил меня Иван Васильевич. — А то они, черти, всю водку выпьют.

Дергачев, конечно, шутил. Наших застольников никак нельзя было заподозрить в таких грехах. Наш стол в ресторане первого класса находился у стены, возле иллюминатора. А столы в этом ряду небольшие, на четырех человек. Те, что стоят в центре, большие, есть и на шесть, и на восемь пассажиров, а наш столик маленький, уютный, на четверых. Помимо нас, то есть меня и Ивана Васильевича, за нашим столом сидели Александр Павлович Черепанов — журналист-международник, человек пожилой, много повидавший, и Ольга Дмитриевна Петухова — работница кондитерской фабрики, славная, еще нестарая женщина, у которой побаливала печень. Оба они за весь месяц не выпили и по рюмке вина.

Конечно, как я и предполагал, наша водка была на месте. И не только водка. На столе стояли бутылки белого и красного вина; холодные закуски — салат, ветчина, рыба; румяной горкой возвышались помидоры. Блестели накрахмаленные колпаки салфеток; блестели мельхиоровые приборы, блестели хрустальные рюмки и тарелки дорогого фарфора.

— Ого! — радостно потирая руки, Иван Васильевич постоял, любуясь столом. — Веселое, выходит, прощанье.

Дергачев сел напротив меня, рядом с Ольгой Дмитриевной.

— Прощальный ужин у нас, моряков, — святая святых… — Александр Павлович расправил салфетку и приладил ее за отворот сорочки.

Черепанов — в прошлом моряк. И, как всякий моряк, не расстается с тельняшкой. Неделю назад два дня кряду мы шли морем — из Осло в Гамбург. Погода стояла чудесная — жарило солнце, было тихо и безветренно На верхней палубе появились шезлонги. Повысыпали пассажиры: женщины — в купальных костюмах, мужчины — в плавках; а Александр Павлович, поскольку он стар и грузен, в старомодных чесучовых брюках и тельняшке. Сейчас топтыгу моряка не узнать. На Черепанове черный костюм с орденскими планками на груди, белая сорочка; он побрит, рыхлое лицо поблескивает, лоснится, словно тарелка севрского фарфора.

— Салату? — спросила Ольга Дмитриевна; как женщина, она чувствовала себя хозяйкой нашего стола.

— Да. И побольше! — сказал Иван Васильевич.

Я молча кивнул головой, когда подошла моя очередь. Ольга Дмитриевна плоской ложечкой

положила всем нам салату; Александр Павлович, как старший среди нас, завладев бутылкой водки, принялся наполнять рюмки, Ольга Дмитриевна запротестовала, ссылаясь на свою больную печень. Но Черепанов сказал, что моряцкую традицию нарушать нельзя. А по этой традиции первую рюмку наполняют обязательно водкой, и Петухова убрала ладонь, которой прикрывала свою рюмку.

Рюмки были наполнены, закуска разложена по тарелкам. Во всех концах просторного зала раздавался звон посуды и приборов, восторженные и радостные восклицания; однако никто еще не пригубил рюмки и не тронул салата.

Ждали капитана.

Так уж положено: раз ужин дает команда теплохода, капитан должен произнести первый тост, сказать слово. Но на теплоходе не один наш ресторан, и теперь все ждали, теряясь в догадках: с какого ресторана начнет свой обход капитан?

К столу подходит Ниночка, наша официантка, тоненькая, изящная, в накрахмаленном переднике; пышные волосы уложены замысловатыми кренделями.

— Добрый вечер, Ниночка! — приветствует ее Иван Васильевич.

Не один Дергачев приветствует Ниночку, окликают ее и с других столов, которые она обслуживает. Но Ниночка не спешит на оклики, она задерживается около нашего стола и пристально, с любованием оглядывает моего друга.

— Иван Васильевич, — говорит она, и лицо ее озарено едва заметной лукавой улыбкой. — Вы сегодня такой красивый! Я и в самом деле готова в вас влюбиться.

Лицо у Дергачева, бронзовое от загара и конопатин, розовеет. Иван Васильевич сияет, улыбается. Мы тоже улыбаемся: все мы знаем, что Иван Васильевич и Нина симпатизируют друг другу. Утром, являясь к завтраку, Дергачев первым делом спрашивает о Нине: подходила ли к столу? в каком настроении? Раньше всех приходит, конечно, Черепанов. Александр Павлович перед завтраком любит просматривать утренние газеты. Он хорошо читает и по-немецки и по-английски. Услышав вопрос застольника, Черепанов, откладывает газету и говорит: «Ниночка объявлялась, в хорошем настроении. Справлялась о вашем здоровье». И правда, Ниночка, всегда была в хорошем настроении, ровна в обращении со всеми, приветлива и очень проворна. Часто я втайне наблюдал за ней, пытаясь понять, откуда у нее эта всегдашняя веселость. Я знал, что она замужем. Муж ее завербовался на Север, укатил куда-то в Норильск, а она заключила контракт и вот уже третий год служит подавальщицей на теплоходе. Может быть, они решили поднакопить деньжат и прочно построить свое будущее: купить кооперативную квартиру, обстановку, машину? А может, у них не ладно меж собой? Может быть… Все может быть.

— Ниночка! Ниночка! — кричали из-за моей спины с соседнего столика.

За этим столом обосновалась наша молодежь: очкастый и невзрачный на вид Лева Линкевич, похожий на дьяка Юра Шупленков, хорошенькая Юлия Лозинская и высокий горбоносый Боря Яснопольский. Боря хорошо знает скандинавские языки, и не раз, бывая в магазинах, я встречал Борю в компании официанток. У них были деньги, и они делали покупки.

— Ниночка-а! — спокойно, но требовательно зовет Боря Яснопольский. — Посиди с нами.

Но Ниночка делала вид что не слышит Бориного приглашения. Она не стояла без дела — протирала салфеткой приборы. Поскрипывая накрахмаленной салфеткой, Нина краешком глаз наблюдала за Иваном Васильевичем, какое впечатление произвела она на него своей необычной прической…

4

Судя по времени (было ровно семь часов вечера), капитан начал с нас.

Капитан вошел в ресторан — в парадном мундире, с орденами, — и разом все затихли. Для начальства был накрыт отдельный стол; Владимир Владимирович (так звали нашего капитана) подошел к столику, за которым сидело наше руководство, и, не присаживаясь, постоял, оглядывая зал.