Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

Плавание в Северную Норвегию продолжалось недолго — не то что этот наш поход, недели две, не больше. Но все же за этот короткий срок у нас были и еще встречи с Халимой. О них я еще расскажу. Теперь же я хотел бы, чтобы вы узнали одну деталь: она не была чистой узбечкой, хотя родители ее жили в Ташкенте. Мать — таджичка, отец — узбек. Казалось, смешение крови не далекое, но все-таки смешение. А такие дети от смешанных браков очень красивы. Всегда очень красивы! Но не всегда счастливы…

8

— Конечным пунктом нашей поездки был город Тромсе. Не бывали? Жаль. Норвежцы с гордостью называют Тромсе северным Неаполем. Город в самом деле очень красив.

В Тромсе должна была состояться очередная встреча народов Севера: конференция, диспуты по интересам, выступления фольклорных ансамблей… Одним словом, в Тромсе мы провели несколько дней, и все эти дни стояла, изумительная погода, редкая для Северной Норвегии. Было тепло, как в Сочи, с утра светило солнышко ни дождя, ни ветра. Женщины — все такие же вроде нашей толстушки Оли — с утра и до вечера нежатся в шезлонгах, загорают. Из купальников вываливаются необъятные формы, никакие корсеты не затянут. Бр-р… Однако Халимы среди слонявшихся на палубе не было. Казалось бы, кому, как не ей, поваляться на солнце, блистать своей красотой! А ее нет и нет. Я уже знал ее мужа, знал, что он какой-то деятель, даже с докладом выступал на конференции. Доклад у него был интересный — о быте малых народов в нашей стране. Но конференция давно закончилась и все туристы разбрелись по городу — шли встречи по профессиям. Врачи посещали клиники, учителя школы… Ну, понятно, были и строители. Я записался в группу, которая с утра должна была поехать в районы новой застройки города. Да-а, позавтракал. Спускаюсь по трапу вниз, на набережную. Стоит большая толпа зевак, ждут автобуса. Спрашиваю: вы куда? Отвечают:

— В аквариум!

В Тромсе уникальный аквариум. Спускаешься в туннель и попадаешь на дно морское. Ходишь по стеклянному туннелю, а вокруг плавают рыбины — треска, палтус, камбала. В тени, опасаясь света, поводят плавниками темные чудища. Этих зевак — любителей поглядеть на дно морское — набился полный автобус. А нас, кто интересуется главным для современного человека — строительством жилья, — кот наплакал, человек семь набралось.

— Это и вся группа? — разочарованно спрашивает наш экскурсовод. — Тогда поехали.

В автобусе вижу — у окна сидит Халима. Одна, без мужа. Место рядом с нею не занято, но на сиденье лежит ее сумочка. Ну, думаю, заняла для мужа. Здороваюсь и прохожу мимо на заднее сиденье. Неожиданно она убирает сумочку, кладет ее себе на колени и говорит, как старому приятелю:

— Садитесь.

Сажусь. Поехали. Автобус английский, самой последней модели. Сидеть удобно, видно хорошо. Едем мимо Музея современного искусства (бывали там, знаю), но, как называется улица, не знаю. Взбираемся на гору — все выше и выше. Внизу виден весь фиорд, через него с берега на берег переброшен чудесный мост — легкий, красивый. Внизу, у причала, наш теплоход. А на другой стороне фиорда поблескивает стеклом купола новая кирка. Красиво, ничего не скажешь! Экскурсовод — молодая женщина, армянка, наша, советская армянка, вышедшая замуж за норвежского коммуниста — была молчалива, малоразговорчива. Другая попадет — не даст минуты передыха, подумать, поглядеть не даст: все стрекочет, все рассказывает. А эта не занимала нас рассказами о тех местах, где мы ехали. Ехали и ехали. Ехали по чистой хорошей улице; направо и налево хорошие дома. Не виллы, как в Гамбурге, а просто дома: светлые, уютные, с ухоженными цветниками в палисадниках.

— Что же вы одна, Халима? — заговорил я. — А муж?

— Сабир интересуется современным профсоюзным движением и рыбками, — сказала она. — У него это хорошо сочетается. Он поехал в профцентр, а оттуда завернет в аквариум.

Я так и не понял по ее голосу: с иронией она говорила это или с грустью.

— А как же вы? — недоумевал я. Она ничего не сказала, отвернулась к окну. И по выражению ее милого личика, с которого я не сводил глаз, я понял, что она произнесла эти слова с грустью.

Мы осмотрели три или четыре

района застройки. Норвежцы строят немного, но хорошо, по-современному: сборный железобетон, панели. Но, сколько мы ни ездили по городу, ни одного похожего дома ни по планировке, ни по архитектуре. Северное солнце очень скупо, поэтому в домах большие окна, лоджии чередуются с балконами, не затеняя друг друга. Видимо, так было условлено заранее — в рабочее время мы только ездили, осматривая районы застройки внешне, со стороны. А как только наступило время обеденного перерыва, гид приказала остановить автобус и повела нас на один из объектов. Забор, ворота, вагончики — все, как и у нас, как и на любой стройке. Возле вагончика в тени корявой березы стол. Сидят рабочие в спецовках, едят суп, пьют из пакетов молоко. Узнав, что мы русские, повставали со своих мест, обступили нас. Норвежцы к русским относятся хорошо. На дверях каждого магазина в Северной Норвегии обязательно увидишь табличку: «Здесь говорят по-русски». Норвежцы встречаются с нашими рыбаками в море. Русские спасали их экспедиции к Северному полюсу. Русские освобождали их от немцев… Почти каждый второй норвежец понимает по-русски. Хоть немного, но понимает. Обрадовались рабочие: оставили обед, пошли показывать стройку. И прораб с ними. С нами были еще две женщины — бухгалтер СМУ из Ленинграда и диспетчер со стройки какой-то атомной электростанции — они не стали подыматься наверх, на леса. А Халима пошла. Дом, как сейчас помню, трехсекционный: в одном подъезде работали отделочники, в другом заканчивались сантехнические работы, а третья секция еще монтировалась. Начали с нее. По стремянке поднялись на монтажную площадку. Вижу, на бетонных плитах перекрытия провода и электроды для электросварки.

— Э, знакомое дело! — вырвалось у меня.

— Да?! — удивленно поглядел на меня один из рабочих в брезентовой робе. На мне костюм, галстук, лакированные туфли — не поверил. Тогда я указал на трансформатор, чтобы его включили. Трансформатор включили. Я взял держатель, вставил в него электрод. Рабочий подал мне рукавицы, очки, я снарядился, как положено, и прошел шов по основанию колонны, которую они только что установили. Шов получился хороший, как литой. Я много варил, особенно в молодости. Но не всегда такой хороший шов у меня выходил: видимо, соскучился, потому и вышло так удачно. Норвежец в брезентухе подал мне руку и восхищенно сказал:

— О-о! Стройка?

— Да, — говорю, — стройка.

Потом они повели нас в первую секцию, к отделочникам. Рабочие показали нам квартиры. Осматривая квартиры, мы все время разговаривали — где по-русски, где на руках объяснялись — о заработке, об отпусках, о страховых ссудах. Осматриваем комнаты, разговариваем, только замечаю вдруг: нет Халимы. Туда-сюда — нет, и все! Мне уж не до расспросов, оставил своих, заглянул в одну комнату, в другую. Нигде нет, как в воду канула. Наконец слышу женский голос на кухне:

— О, какая плита. Пластик!

Я на кухню. Халима, как хозяйка, стоит у окна, а прораб показывает ей мойку, шкафы, место для холодильника и овощечистки. Потом мы поднялись еще на один этаж; в квартире уже приступили к работе отделочники. На полу валялись кусочки обоев, различного пластика — под дуб, под ткань. Норвежцы все отделывают или деревом или пластиком на тканевой основе. Слышу, Халима спрашивает у прораба:

— Можно посмотреть?

Прораб отвечает:

— Ja, ja! Да, да!

А через минуту:

— Можно мне взять вот этот образец?

И снова:

— Да, да!

«А, Халима — художник по интерьеру», — решил я.

И, когда мы сели в автобус и поехали назад, к теплоходу, я снова оказался рядом с Халимой. Какое-то время мы молчали, обдумывая все, что увидали.

— Хорошо они строят, — заговорил я.

— Хорошо, но мало, — отозвалась Халима.

— У них много частных домов. Каждый предпочитает жить в своем благоустроенном доме. А это для молодежи, для новых семей.