Прощальный ужин
Шрифт:
Эльвира заметила, что Кудинов затих, — оглянулась и оборвала рассказ.
— Игорь, может, вам не интересно?
— Ах, да! Дальше, дальше Эльвира, — сказал он, но альбом не убрал.
Эльвира рассказывала…
Алексинские купцы даже стражу наняли — никакого им житья не стало, да и только. Одно разоренье! Думали-думали они и решили обратиться к царю с челобитной: так и так, мол, милостивый ты наш царь-государь, огороди, защити нас от нечисти разбойнической, от негодника Улая и его банды, которая обосновалась в лесах выше Тарусы-города. Ну, и далее они описали место это.
Царь
«Возле острова, который я писал?! — подумал Кудинов. — Неужели?»
На его этюде остров этот выглядит серым, будничным: таких островов много на всякой большой реке. А оказывается, это не просто клочок земли, уткнувшийся вроде косолапого в реку. Оказывается, с этим клочком земли, вздыбленным над водой, связаны у народа легенды. Значит, остров этот надо и писать по-иному.
Игорь решил переписать этюд — чтоб на полотне чувствовалась широта, раздолье, легендарность. Надо писать так, думал Игорь, чтобы в каждом полотне, в каждом этюде присутствовало вот это: историзм, великое стремление русского народа к добру, к вольнице.
Игорь писал и уже почти не слышал рассказа Эльвиры. Он улавливал лишь самую суть. Воевода, понятно, разозлился: приказал взять пещеру штурмом.
Бой был короткий. Обессиленные разбойники были перебиты. Одни уверяют, что их атаману, Улаю, удалось скрыться в лесу, а по другим рассказам — Улай был схвачен, закован в кандалы и доставлен царю в Москву, Улай не стал просить прощения у царя и был казнен…
Сколько видится за этой легендой! — думал Игорь. Да, надо писать обыкновенное, сегодняшнее, но чтоб в каждом твоем полотне, в каждом этюде присутствовало вот это: история великого народа…
14
Они поднялись на самый верх Улая.
На вершине неширокой полосой росли мрачные сосны. Кроны их на фоне голубого неба казались черными. Но за этим хохолком соснового бора неожиданно открылись старые березы. Как положено всем долгожителям, березы горбатились, отрастили сучья, которые свисали, почти касаясь земли. В тени этих берез четкими рядами темнели посадки. Сосенки — ростом по плечи — дружно тянули кверху свои молодые, отросшие за лето побеги.
На поляне, освещенной солнцем, было очень хорошо: безветренно, гулко и чуточку пустынно, как бывает в лесу лишь осенью.
Игорь остановился передохнуть среди молодых деревьев, испускавших смолистый дух: все-таки подыматься вверх с этюдником
— О, сосны! — воскликнула Эльвира.
Казалось, подъем на гору нисколько не утомил ее. Наоборот, она лишь раскраснелась, посвежела от ходьбы.
— Здесь должны быть маслята. Обязательно! Так, сейчас посмотрим… — Раздвигая руками колючие ветки, Эльвира пошла вдоль посадок и вдруг радостно воскликнула: — Игорь! Идите, поглядите!
Смахивая ладонью выступивший на лбу пот, Игорь подошел к Эльвире. Она ждала его, и как только он подошел, приподняла с земли разлатую ветку. Там, в тени этой ветви, на земле, усыпанной рыжей хвоей, росли маслята: штук пять. Правда, грибы показались ему старыми: у них были слишком большие шляпки и поникший, дряблый вид.
— Видите! Что я говорила?!
— Какие это грибы?! Старые!
— Ничего: если есть старые, найдем и молодые! — Эльвира смотрела на него с видом победительницы.
Глаза у Эльвиры блестели, губы — полуоткрыты. Она была хороша в эту минуту: в одной руке — корзина, а в другой — сосновая ветка. Обычно робкий и рассудительный, Игорь поддался соблазну: обнял ее и поцеловал.
Она отстранилась; сказала спокойно: «Не надо!» Игорь стоял, ожидая, что она взглянет на него. Но Эльвира подхватила корзину и пошла меж посадок.
Кудинов не пошел за ней: ему нужно было побыть одному — успокоиться, обдумать то, что произошло. Он шел стороной, но краем глаза не упускал ее из виду: она то нагибалась, заглядывая под деревья, то выпрямлялась и шла, и, наблюдая за ней, Игорь удивлялся ее спокойствию. Ему-то казалось, что в его жизни случилось что-то очень важное.
Правда, доводилось и раньше оставаться ему вдвоем с девушкой…
Была в их группе смазливая украинка Таня Остапенко. Она ничего не смыслила в колорите, но зато у нее всегда были очень хорошие, импортные краски и кисточки. Хотя не в кисточках дело — не с них все началось. Таня была черноглаза, черноброва, волосы заплетала в косу, — одним словом, она нравилась Игорю. Он не раз провожал ее домой и целовал даже — так же робко, как теперь Эльвиру.
Эльвира вон спокойна, думал он, наблюдая за ней. А Таня воспринимала все так серьезно, что, когда Игорь поцеловал ее, она тут же пригласила его к себе домой. Как раз нашелся и предлог. Таня аккуратно конспектировала все лекции. Пожалуй, только у нее одной из всей большой группы были лекции Колпинского по древнему искусству, и теперь, при подготовке к экзамену, они были очень нужны. Таня под всякими предлогами не приносила их в институт, а когда Игорь стал настаивать, умолять ее, она сказала: «Приходи ко мне в воскресенье, часа в два».
Игорь пришел ровно в два. Остапенки жили в новом доме на Садовой. В подъезде дежурила лифтерша. Она подозрительно осмотрела Игоря: не первой свежести рубашка, стоптанные ботинки, брюки, которые он не помнил, когда и гладились… Игорь и сам будто впервые увидел себя под пристальным взглядом лифтерши — и покраснел.
— Вы к кому? — спросила лифтерша.
Он назвал Таню, и тогда лифтерша подобрела лицом и спросила, договаривался ли он раньше о своем визите; Игорь заносчиво сказал:
— Да!