Прощальный ужин
Шрифт:
— Ох-хо-хо! — вздохнула Эльвира. — Как бежит время! Уже две недели, как я тут бездельничаю. А кажется, что это было вчера: Лена, наша диетсестра, подвела меня к столу. «Игорь Николаевич, можно за ваш стол посадить новенькую?»
Кудинов очень хорошо помнил, как появилась Эльвира, и он сказал:
— Да, две недели.
— А вы давно тут?
— Скоро будет месяц. Я не первый раз тут и живу по три-четыре срока.
— О, вот вы небось, картин-то понаписали! И вам не надоедает? А мне Лена вас хвалила. Говорит: «Я тебя сажаю за стол к очень хорошему человеку.
— А вы откуда знаете диетсестру?
— Лену-то?! Да мы с ней в школе за одной партой сидели! Она наша — заокская. Только я после десятилетки в институт пошла, а Ленка сразу же вышла замуж. Хороший такой парень попался — морячок здешний, страховский. Войну всю прошел. Вернулся в деревню, а тут — самое разоренье. Повертелся он год-другой, — устроился в Заокске на тарный завод. Тут и повстречал Ленку. Женились они, — а жить где? Тогда они сюда, в дом отдыха, устроились: Лена официанткой, а Костя истопником. Комнату им дали; ребята пошли…
Шагая проселком, Игорь со смятенным чувством слушал этот рассказ. За ним стояла подкупающая простота жизни, людских отношений, взглядов, понятий. Но самое удивительное — у Эльвиры не было ни тени зависти к подруге, которая уже прочно устроена, имеет семью — детей, мужа, огород, хозяйство. Эльвира рассказывала с юмором, и Кудинову это нравилось.
— Спасибо. А я не знал ничего о Лене, — признался он.
— Да вы ничего не видите! — сказала Эльвира. — «Приятного аппетита!» — и побежал. Вам даже на меня взглянуть некогда.
Замечание это задело Игоря.
— Вы не совсем правы, Эльвира, — сказал он. — Конечно, мне трудно оправдываться.
— Я сужу по поступкам. Соседка ваша по столу погибает от скуки. Хоть раз вы пригласили ее на танцы? Предложили ей прокатиться на лодке? Нет, не пригласили, не предложили.
Кудинов смотрел на Эльвиру и не мог понять — шутит она или говорит всерьез?
Подойдя к коттеджу, в котором жил Игорь, они остановились. Ему надо было забежать к себе — переодеться, а ей подыматься в столовую. Однако, посмотрев на Эльвиру, Игорь нашелся, чем ответить на укор за равнодушие.
— Эльвира! — сказал он. — Зайдите. Посмотрите мои работы. Правда, у меня холостяцкий беспорядок…
— Спасибо. Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз. Теперь обедать пора.
— И в другой раз вы найдете отговорку.
— В таком случае — что ж… Но только на одну минутку, Игорь, я устала.
— Прошу! — Игорь открыл дверь на террасу и пропустил Эльвиру вперед.
В погожий осенний день, какой стоял сегодня, тут, на террасе, было тепло. Дощатый пол был испятнан солнечными бликами. На диване, на подоконниках, в простенках — всюду висели, стояли, подсыхая, картонки и холсты.
Эльвира вошла на террасу, огляделась.
— Игорь, вы совсем-совсем забудьте про меня, — попросила она. — Ну, хотя бы на время! Вы собирайтесь. Не обращайте на меня внимания. А я посмотрю.
— Хорошо, хорошо, — повторял он, однако оставить ее не спешил.
На террасе остро пахло разбавителем — от сырых еще картонок. Игорь открыл окно; пахнуло свежим ветерком. И только после этого он прошел к себе в комнату. Надо было переобуться, помыть руки, сменить рубашку.
И когда Игорь через четверть часа — посвежевший, в хорошем настроении — вновь появился на террасе, то, к своему немалому удивлению, заметил, что Эльвира вовсе и не ждала его. Она была увлечена, рассматривая его этюды. А их было много. Вся глухая стена бревенчатого сруба была увешана его работами. Тут висели: «Ракиты», «Мокрые стога», «Осенние дали» и еще два или три полотна, над которыми он хотел поработать.
Эльвира внимательно разглядывала его полотна. Она была настолько увлечена, что даже вздрогнула, услыхав его шаги. Вздрогнула — и обернулась, и он уловил на ее лице радостное выражение.
— Извините меня, Игорь Николаевич… — заговорила Эльвира.
— Зовите меня просто, как обычно, Игорем, — поправил он.
— Да? Ну, просто — Игорь, — повторила она. — Извините меня: я мало смыслю в живописи. Правда, когда училась в институте, у меня была подружка Нина… сейчас в Кокчетаве работает. Она — непоседа и страсть как любопытна. И любила живопись. Бывало, на каждую выставку меня таскала. Но потом очутилась я в Кирше, и вот уже года два не была ни на одной выставке. Так что боюсь, что мои суждения покажутся вам наивными.
— Давайте — без вступлений! Говорите, как понимаете. Мне всякое мнение интересно.
— Вы любите пейзаж, — продолжала Эльвира. — Это хорошо. Вы уже почти нашли свой любимый цвет… Но не кажется ли вам, что на одном этюде серый фон хорош, а когда серого видишь слишком много, то становится как-то скучно? Вот мы шли сейчас — какая благодать вокруг! Лес, небо, луга — все такое яркое, красочное. Вот нарисовать такое, сохранить надолго радость этого дня — это и есть, по-моему, искусство. А у вас все серое, одноцветное.
— Мы уже говорили об этом… — Игорь пожал плечами, как бы поясняя, что, мол, тому, кто не понимает живописи, объяснить это трудно. Но, подумав, все же добавил: — Это трудно объяснимо, Эльвира. Я редко пишу при ярком освещении. Солнце искажает цвет. Я люблю приглушенное освещение. Отсюда-то, видимо, и мое пристрастие к серому цвету.
Она поняла, что разговор этот неприятен ему, и поспешила перевести разговор на другое:
— И еще, Игорь: почему вы не любите лес?
— Как это «не люблю»? — он был несколько озадачен этим вопросом.
— Так. Вон сколько у вас этюдов! И я не вижу ни одного, где был бы лес. Ни березовых опушек, ни тенистых елей. Все серые стога да осенние ивы. А лес сейчас такой красивый!
Игорь никогда не задумывался, что больше любит писать. Да, он любит простор, дали, серую Оку — все, что больше отвечает его настроению.
— А я очень люблю лес, — продолжала Эльвира. — Так и бродила бы по нему весь день. Мне надо было бы поступить в лесную академию, а я вот бумажками занимаюсь: «сальдо — бульдо»…