Прощай Атлантида
Шрифт:
В большом доме возле церкви Петра — он имел общий внутренний двор с еще одним домом — Карчевских я на счастье нашла в квартире, тут же появилась и Эмилия, и мы начали обсуждать, что же делать. Карчевских самих было шесть человек, и в маленькой квартирке дворника можно было разве только один раз переночевать, по никак не остаться на долгий срок.
В то время многие рижане уже уезжали в Курземе и в Германию, и Юзеф сказал, что в домах, находящихся в его ведении, пустуют несколько квартир, а ключи до возвращения жильцов оставлены ему. Все знали, что он человек порядочный. Юзеф поселил меня в полуподвальной квартире, где была оставлена вся мебель и много других вещей и, к моей вящей радости, даже радиоприемник. Окна, как раз на уровне тротуара, всегда были затемнены, раз в день Мария приносила мне еду — хлеб, молоко, что-нибудь на хлеб, иногда суп, мне хватало. Целыми
Целыми днями моим единственным обществом были крысы, с которыми я прекрасно ладила. Они не были мне ни отвратительны, ни страшны, хотя я прежде читала, что голодные крысы нападают и на людей. Я подкармливала их принесенными Марией продуктами, иногда даже сыром. Пока я сама ела, животные вели себя прилично — вылезали из щелей и блестящими глазками смотрели на меня, ожидая, когда во мне проснется совесть.
Однажды Мария не явилась. Я слишком не волновалась, кусочек хлеба у меня еще был, воду я пила из крана. Но когда она не появилась на второй и на третий день, мною овладела тревога. Я не имела понятия, что происходит снаружи. Начала думать, что дальше делать, и решила пока не вылезать, оставаться на месте.
На третий день с сдой пришел Юзеф. Принес также номер газеты Тевия от 25 августа. Оказалось, в доме поблизости, на улице Пелду 15, дворничиха Альма Поле прятала семерых евреев, в том числе и одну женщину. Мужчинам удалось добыть какое-то оружие. Но тут на них донесли. В газете Тевия погоня за несчастными, которых там называли жидовскими преступниками, превратилась в настоящее сражение. Один из полицейских тоже получил свое. Пойманных в окруженном доме расстреляли на месте. Но, как сказал Юзеф, кому-то, видно, удалось спастись, убежав по крышам. Преследователи считали, что вырваться из окружения беглец не мог и прячется в ближних домах. Начали рыскать по квартирам. К Юзефу тоже пришли с проверкой. Осматривали одно помещение за другим очень тщательно, однако запертые квартиры полицейские оставили в покое. Юзеф пояснил, что их обитатели, убегая от русских, отправились в Курземе, и попасть туда можно, только взломав двери. Эти квартиры и не трогали.
Некоторое время около домов оставались посты, и Юзеф осмелился прийти ко мне с едой только вечером через два дня. Происшествие для нас закончилось счастливо, однако рисковать и дальше не хотелось, и мы решили, что я этот дом должна оставить. Лишь через годы я узнала, что еще в одной квартире прятались евреи — уже упоминавшаяся моя одноклассница Рива Шефер и ее брат. Тогда я не догадывалась, насколько строгой была конспирация у наших спасителей.
В конце августа я ушла в свое последнее место укрытия — на улицу Марияс к Освальду и Нине Табак. В то время в армию и легион начали брать и тех, кого не трогали раньше, получил повестку и Освальд, но подчиняться он и не думал. В начавшейся неразберихе он прятался в подвале своего дома, но довольно часто поднимался наверх, в свою квартиру. Соседи Освальдом особенно не интересовались. Каждый больше думал о себе, всем уже было ясно, что немецкой власти каюк. Когда я спросила Табаков, смогут ли они принять меня, Нина лишь усмехнулась: какая разница — прячу одного, возьму и другого.
Нина сама в это время сильно болела: астма, да еще проблемы с легкими. Как хроник, она получила удостоверение инвалида, освобождающее от работ. Из дома она выходила редко. Подрабатывала машинисткой на дому. В те недели сентября 1944 года, которые я провела у них, нам приходилось туго. Продовольственные карточки были только у Нины, и на стороне тоже ничего толком достать было нельзя. Помню, однажды нам принесли большой кусок мяса с костью, под которой кишели черви. Прокипятили в уксусной воде, жидкость слили и, переложив мясо в другую воду, сварили. Суп получился нормальный. Мы не отравились, не умерли. Правда, в конце концов сильно исхудали, — по выходе из укрытия мой вес был сорок семь килограммов.
Вскоре пришло время, когда в Риге редкая ночь проходила без воздушной тревоги, и каждый раз все должны были спускаться в подвал. Освальд, который там жил днем, вечером по черной лестнице поднимался наверх в квартиру; я, конечно, оставалась "у себя", наверху, а Нина в свою очередь поступала наоборот — спускалась в подвал, ей важно было, чтобы
Этот дом на улице Марине, как и предыдущие, мне потом найти не удалось. Думаю, он мог находиться недалеко от улиц Бруниниеку и Стабу. Прямо напротив нас был какой-то немецкий штаб. Вспоминаю поздний октябрьский вечер, когда другие обитатели дома, как обычно, сидели в подвале, а мы с Освальдом через окно наблюдали за эвакуацией штаба. Советская артиллерия обстреливала уже центр города. То, что происходило на улице, походило на театральную постановку, и нам достались очень хорошие места, точно бы в ложе. Я не заметила, чтобы немцы пытались жечь какие-то бумаги или взорвать здание, они просто выбегали из помещений, бросались к автомашинам, прыгали на мотоциклы и мчались прочь, прихватив какие-то ящики. Бумаги и бумажки из открытых окон вылетали, кружились очень высоко в воздухе и медленно опускались вниз, покрывая мостовую, как причудливые снежные хлопья. Как только немцы скрылись, на сцене появились жители близлежащих домов и, не обращая внимания на снаряды, которые все еще падали и весьма часто взрывались, начали грабить магазины. По всей длине улицы Марияс были магазины и лавочки, и товар в них еще держался. Мы с Освальдом заметили, что мужчин больше всего интересуют промышленные товары, которые при немцах продавались по особой системе пунктов, а женщины бросились в продовольственные лавки. Особенно смешно выглядело рвение, с каким мужчины опустошали магазин женского белья на противоположной стороне улицы, недалеко от уже брошенного штаба. Многие явились с велосипедами и ручными тележками и целыми пачками хватали лифчики и женские трусы.
Потом стрельба усилилась, улица Марияс опустела, и мы с Освальдом поняли, что больше нет никого, кто хотел и мог бы нас предать. Закончилось последнее действие, а предпоследнее я уже видела в окно своего шестого этажа в предыдущий день, когда с раннего утра по улице Марияс ехали, шли, стекались, как муравьи, в сторону морга люди с чемоданами и тюками — те, кто не мог или не хотел оставаться при русских. Когда штаба не стало, магазины были разграблены и немцев нигде не было видно, в последнюю ночь мы с Освальдом тоже спустились в подвал. Эта бы,ча странная ночь безвластия — и без немцев, и без русских, по крайней мере, в нашем районе.
Приятное, прохладное, солнечное (а может, только мне так показалось) утро тринадцатого октября с непривычной после грохота последних дней тишиной встретило меня, когда я, исполненная странных, непривычных ощущений, после почти трех с половиной лег скитаний вышла из подвала, своего последнего убежища. Было примерно пять часов утра. Меня больше не собирались на улице просто так арестовать и убить, однако вопрос о том, что будет дальше, почти ощутимо витал в воздухе.
Дверь подвала вела во двор, на противоположной стороне которого стоял соседний дом. И на такой же лесенке, по какой вышла я, сидел человек. В его позе мне что-то показалось знакомым. Подойдя ближе, я увидела знакомого молодого еврея. Того самого, о котором Эмилия когда-то сообщила, что еще в первые дни существования гетто он женился на моей подруге детства Виви Мизрох. Он последние сутки скрывался в подвале соседнего дома.
Мужа Виви Гарри Нисса я знала весьма поверхностно. Встретившись во дворе дома на улице Марияс, мы бросились друг другу на шею и обнялись, как брат с сестрой. Рассказ о Гарри и Виви — один из немногих со счастливым концом. В тот момент я знала только, что Виви, ее мать и младшая сестра не погибли, потому что работали в швейных мастерских при казармах, но потом их увезли в концлагерь Штутгоф. Все трое выжили. Мамина подруга Лиля и младшая дочь Ева после освобождения из концентрационного лагеря вместе с французскими заключенными ушли на запад, а Виви вернулась в Ригу, чтобы найти следы своего мужа, и что удивительно — нашла и встретила его живым. Как в сказке. Нам удалось поселиться в одном доме, чему я радовалась всем сердцем. Но вместе мы были недолго. У Гарри, который был намного старше нас, с первого послевоенного дня была непоколебимая решимость выбраться из Советского Союза. Как только было подписано соглашение о репатриации польских граждан на родину, Гарри (и не только ему одному) удалось приобрести свидетельство о рождении в Польше, вместе с женой выбраться из СССР и из Польши отправиться дальше, в Иерусалим. Но это уже другая история. В то время я чувствовала себя так, будто потеряла сестру, но все же радовалась их удаче.