Шрифт:
Валентина Фреймане при участии Гунты Страутмане
Прощай, Атлантида!
Валентина Фреймане родилась 18 февраля 1922 года в Риге
В детстве жила в Риге, Париже, Берлине, после 1935 г. — в Риге.
В 1949 году закончила исторический факультет Латвийского государственного университета.
С 1962 по 1965 гг. — учеба в заочной аспирантуре в Москве, в Государственном институте театрального искусства.
Работала в региональных учреждениях народного образования, в редакции газеты «Коммунист» в Лиепае (1950—1963).
В Риге — в редакции драматических радиопередач (1963-1968) Комитета по радиовещанию и телевидению.
Старший научный сотрудник Института языка и литературы Академии Наук Латвии (1968—1980).
Одновременно, до 1989 года — преподаватель истории театра в Латвийской государственной . консерватории, основатель и руководитель кинолектория Театрального общества и Союза
После 1990 года читала курс лекций по истории актерского мастерства в Институте театральной науки Свободного университета в Берлине и на курсах Актер на сцене и перед камерой.
Доктор искусствоведения. Награждена латвийским орденом Трех звезд.
....
.
ПРОЩАЙ, АТЛАНТИДА!
Эти воспоминания посвящены тем, кого я любила и кто меня любил;
тем, кто сами были людьми и во мне тоже видели человека.
Моя жизнь, моя судьба, полная контрастов, созвучна судьбам многих людей моего поколения в XX веке, особенно жителей наших широт. В отрезок века, отмеренный нашему поколению, история не скупилась на резкие повороты и разрушительные катаклизмы. Оглядываясь, я вижу свою жизнь состоящей из шести или семи разных жизней, столь отличных друг от друга, что они похожи на фрагменты нескольких киносценариев, которые объединяет только центральное действующее лицо. Сама же я на этом пути почти не изменилась. Да, конечно, с годами прибавлялись опыт, знания, практика реальной жизни, но в остальном я была, можно сказать, готова, как только миновали годы детства и отрочества. Во всяком случае, гак мне кажется.
Первой из моих жизней я считаю ту, что охватывает детство и раннюю юность. Она в сущности определяла мою личность, индивидуальность и на всех поворотах судьбы в дальнейшем.
.
ПЕРВАЯ ЖИЗНЬ. У истоков
Помнится, уже в раннем детстве мне то и дело приходилось слышать дружеские подтрунивания близких но поводу моей неуемной любознательности, жажды новой информации, познаний в различных жизненных сферах, даже не имевших никакой связи с конкретной и реальной учебой или практикой. Быть может, поэтому память рано научилась сохранять, систематизировать знания, полученные в ассоциативном порядке, впечатления, которые по-настоящему осознать можно было только со временем. В моей памяти, как на кинопленке, зафиксированы многие кадры, понять которые я па тот момент не была готова, но они оказались такими устойчивыми, что я смогла истолковать их спустя десятилетия.
Величайшая удача моей жизни несомненно в том, что я родилась именно у таких родителей, именно в такой семье и такой среде. Никакой моей личной заслуги в этом, конечно, нет. Многое было дано мне уже при появлении на свет. Как в сказке о добрых феях, собравшихся у колыбели младенца. Я оказалась здоровым и одаренным ребенком со светлой головой, но не менее важным было и то, что я получила весьма самобытное, неординарное воспитание. Мировосприятие моих родителей, их взгляды на воспитание ребенка, необычные для того времени, впоследствии сыграли большую роль в моей судьбе, моих поступках и решениях, — даже у той черты, где решалось буквально быть или не быть. Обычно человека готовят к будущему труду и в течение жизни оценивают по тому, что он сделал,
чего достиг. И считают, что именно и этом его ценность. Установка, на первый взгляд, вполне приемлемая. Однако, по-моему, она слишком односторонняя и легко может спровоцировать узко потребительский подход, отметающий все те врожденные возможности человека, для которых не предвидится практического применения.
Но можно и иначе. Можно, свободно развивая все способности растущей личности ребенка, не размышляя над их пригодностью или непригодностью в повседневной жизни, раскрыть перед ним духовный мир настолько широкий, что у него самого будет возможность решать, что будет его доминантой. Если бы не мешала некоторая неприязнь к слову элитарныйу которое часто связывают с заносчивостью и высокомерием,
Родители мои, в общем, были людьми состоятельными, иногда в большей, иногда в меньшей степени. Многие считали нас богатыми, хотя на самом деле большого, надежного состояния у нас не было. Иллюзию богатства создавало высокое качество жизни: родители не скупились, когда дело касалось культурных возможностей, гостеприимства, путешествий. Отец смог обеспечить нам беззаботное существование, а мать умела заработанное легко и радостно потратить, что, конечно, мне, как ребенку, было на руку, так как делало будни содержательными и полными увлекательных неожиданностей. Однако это был прекрасный замок без надежного фундамента. В моменты, когда источники комфорта и развлечений вдруг иссякали, родители так же весело и беззаботно обходились без всего названного, ведь всегда еще оставалась та радость, которую дают духовные ценности, и мать с удивительным спокойствием отказывалась от мехов, драгоценностей и путешествий, всегда оставаясь такой же обворожительной и жизнерадостной. Деловых партнеров отца она не пускала на порог, потому
что, по се словам, "денежный мешок — самый скучный на свете". Исключение составляли, конечно, те немногие, кто действительно были интересными, содержательными и образованными людьми. Да, к нам также приходили и в Берлине, и в Париже, и в Риге известные, а значит результативные люди, но свое положение и имя в обществе они приобрели потому, что были талантливыми, умными, необыкновенными. Для мамы это всегда было решающим, и домашнюю жизнь, а следовательно, и мою, предопределяла она. Те, кто со стороны поверхностно наблюдали за дружеским кругом моих родителей, могли, наверное, усмотреть туг легкомыслие, гедонизм и эпикурейство. В действительности же в нем бурлила напряженная духовная жизнь; все, что происходит в мире мысли и искусства, казалось им чрезвычайно важным. Для меня было привычным, что взрослые запоем читали, посещали выставки, оперные и театральные постановки, спорили о книгах, кинофильмах, и часть из них, наверно, самая серьезная, могла, забыв обо всем, погрузиться в пылкие философские дискуссии. Привычным делом было обсуждение всего прочитанного, увиденного, услышанного, хотя бы в узком кругу домашних, привычно было поспорить, поделиться радостью от подаренной книги, музыки. В детстве мне это казалось единственно возможным образом жизни. Вскоре это будет создавать для меня проблемы, даже серьезные, при столкновении с другим восприятием повседневной жизни. Я приставала к своим сверстникам (намного позже нечто похожее случалось и в кругу сослуживцев и других уважаемых людей) с разными историями, стремясь поделиться своими духовными радостями, приобретениями и открытиями. Кого-то это интересовало, но всегда находились и люди, воспринимавшие это как хвастовство, бахвальство своей культурой и считавшие меня высокомерной, хотя таковой я никогда не была.
Мне ничего не запрещали — я могла брать «шООшЪломлсъ книжной полки обширной библиотеки паищ® сейьи или у
дедушки и бабушки. Не было никаких возрастных или иных ограничений. Пусть читает все: что не надо, не поймет, но запомнит и поймет позже, — это правило мать внушала каждой новой гувернантке, которая поначалу, естественно, старалась втиснуть меня в те же рамки дозволенного, какими обычно мучают всех детей. Такие же условия относились и ко всему духовному наследию. На любые мои вопросы было принято отвечать по возможности ясно, искренне и, главное, наиболее логично.
Повторяю, мне не только разрешалось читать любую книгу, смотреть любой доступный мне фильм, мне было позволено участвовать почти во всем, происходившем у нас дома, конечно, в приемлемое время, в согласии с "домашней драматургией" и ролью в ней ребенка соответствующего возраста. Беседы в несколько богемной, наполненной разносторонними интересами среде моей матери также не являлись для меня табу.
Я благодарна родителям за то, что они уже с рождения осознавали меня как создание, способное мыслить и делать свои выводы, как личность. Поскольку я не чувствовала никакого угнетения, морализации, ограничений и запретов, было нетрудно признать необходимость считаться с образом мыслей и самочувствием других, признавать те правила цивилизованного быта, которые принято называть хорошим поведением. В глубине своего сознания я решила, что это так же необходимо, как правила дорожного движения на улицах, где тоже нельзя наезжать друг на друга, причиняя тем самым разрушение и зло. Я согласилась освоить нормы безупречного поведения так же, как чистить зубы вечером. Обеспечить все это было обязанностью моих гувернанток. Зато умению вести беседу с людьми в обществе так, чтобы они не скучали, а действительно испытывали интерес, научила меня мать.