Прощай, детка, прощай

Лихэйн Деннис

— Я думаю, мистер Кензи, что нам надо поговорить.

Я отступил на шаг. В нем наверняка было больше метра девяноста. Идеально стриженные песчаного цвета волосы, раскованная манера вести себя и покрой одежды выдавали в нем человека обеспеченного. Теперь я его узнал: сегодня днем во время матча он сидел отдельно от остальных на трибуне стадиона «Гарвард», ссутулившись, надвинув на глаза бейсбольную кепку, и его длинные ноги крючками торчали над перилами. Я мог бы видеть его и в Йеле, где он пытался выбрать между учебой на юриста и работой на правительство. И то и другое поприще сулило государственную должность к возрасту, когда начинают седеть виски, но работа на правительство позволяла носить оружие. И этим отличаться

от остальных. Да, сэр.

— Приятно было познакомиться, Нил, — сказал я, идя к дверце водительского сиденья.

— Я не шутил, говоря, что он убьет вас.

Энджи усмехнулась:

— А вы нас, я так полагаю, спасать будете.

— Я представитель Министерства юстиции. — Он положил ладонь себе на грудь. — Пуленепробиваем.

Я взглянул на него поверх крыши «краун-виктории».

— Вам кажется, Нил, что вы кого-то защищаете, поскольку вы всегда за спинами у других.

— Ух. — Его рука затрепетала у сердца. — Это сильно сказано, Пат.

Энджи забралась на сиденье, я тоже сел и стал заводить двигатель. Нил Раерсон постучал костяшками пальцев в окно рядом с Энджи. Она нахмурилась и посмотрела на меня. Я пожал плечами. Она медленно опустила стекло, Нил Раерсон присел на корточки и положил руки на нижний край окна.

— Должен вам сказать, что, по-моему, не желая меня выслушать, вы совершаете большую ошибку.

— Нам это не впервой, — сказала Энджи.

Держась за дверцу, он отклонился назад, затянулся, выдохнул дым и вернулся в прежнее положение.

— Когда я был мальчишкой, отец брал меня на охоту в горы неподалеку от того места, где мы тогда жили. Называлось оно Бун, в Северной Каролине. И папаня — он мне всякий раз это повторял, начал, когда мне было восемь, и до восемнадцати. Так вот папаня говорил: надо смотреть в оба и не зевать, опасаясь не лося и не оленя, а других охотников.

— Глубокая мысль, — заметила Энджи.

Он улыбнулся.

— Понимаете, Пат, Энджи…

— Не называйте его Патом, — перебила Энджи, — он этого терпеть не может.

Нил поднял руку, в которой держал сигару.

— Тысяча извинений, Патрик! Как я мог?! Враг — это мы сами. Понимаете? И эти «сами» скоро за вами явятся. — Он указал на меня тонкой сигарой. — «Сами» с вами уже сегодня поговорили. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он поднимет цену? Он ведь знает: даже если вы слегка пойдете на попятную, рано или поздно все равно возьметесь за свое, опять не те вопросы задавать будете. Черт, вот зачем вы нынче явились повидать Ника Рафтопулоса. Правильно я говорю? Надеялись, что он еще ничего, что сможет ответить на какие-то из ваших неудобных вопросов. А теперь можете обратно ехать. Мне вас не остановить. Но он за вами явится. И тогда станет еще хуже.

Мы с Энджи переглянулись. Дым от сигары Раерсона проник в машину, ко мне в легкие и застрял там, как волос в стоке раковины.

Энджи обернулась к Раерсону и махнула кистью. Он знак понял и отпустил дверцу.

— «Синий вагон-ресторан», — сказала она. — Знаете?

— В шести кварталах отсюда, даже ближе.

— Поговорим там, — сказала она, мы выехали из ряда стоявших машин и повернули к выезду с этажа.

Вечером «Синий вагон-ресторан» выглядит поистине круто. Единственная реклама с намеком на неон располагается со стороны Ниланд-стрит в самом начале Кожевенного квартала — большая белая кофейная чашка висит над вывеской заведения в самом бойком, с точки зрения коммерции, месте, поэтому ресторан, по крайней мере, с автомагистрали выглядит как грезы Эдварда Хоппера [55] при ночном освещении.

55

Хоппер Эдвард (1882–1967) — американский художник. На некоторых его

картинах объекты изображены при ночном освещении.

Не уверен, впрочем, что сам Хоппер заплатил бы за гамбургер шесть тысяч долларов. Не то чтобы в «Синем вагоне-ресторане» драли именно столько, но что-то около того. Бывало, я покупал машины дешевле, чем платил там за чашку кофе.

Нил Раерсон заверил нас, что за все платит Министерство юстиции, поэтому мы не скупясь заказали себе по чашке кофе и бутылке кока-колы. Я бы себе и гамбургер заказал, но вовремя вспомнил, что бюджет министерства складывается среди прочего и из налогов, которые плачу я сам, после чего Раерсон перестал казаться мне таким уж щедрым.

— Давайте начнем с самого начала, — сказал я.

— Всенепременно, — сказала Энджи.

Раерсон налил себе в кофе сливки и передал их мне.

— А где тут самое начало?

— Начнем с исчезновения Аманды Маккриди, — сказал я.

Он покачал головой:

— Нет. Это только для вас начало, потому что тогда вы подключились к расследованию. — Он помешал кофе, вынул из него ложечку и указал ею на нас. — Три года назад борец с распространением наркотиков Реми Бруссард застает Сыра Оламона, Криса Маллена и Фараона Гутиерреса во время проверки качества товара на перерабатывающем заводе в Южном Бостоне.

— А я думала, вся переработка наркотического сырья происходит за границей, — сказала Энджи.

— «Переработка» — эвфемизм. Они там фасуют дрянной кокаин в упаковки для сухого молока. Бруссард со своим напарником Пулом и еще двое-трое ковбоев из «наркотиков» взяли Оламона, моего мальчика Гутиерреса и еще кучу других ребят. Но штука в том, что их не арестовали.

— Почему?

Раерсон достал из кармана новую сигару, но тут заметил объявление «Пожалуйста, не курите сигары и трубки. Спасибо», со стоном положил сигару на стол и стал теребить в руках ее целлофановую упаковку.

— А не арестовали их потому, что арестовывать было не за что. Все вещественные доказательства уничтожили. Сожгли.

— Сожгли кокаин, — сказал я.

Он кивнул.

— Фараон говорил, что они сами и сожгли. Годами ходили слухи, что в отделе, боровшемся с распространением наркотиков, существовало особое подразделение, имевшее мандат в случае крайней необходимости разбираться с наркодилерами по собственному усмотрению. Но не арестовывать: арест только сделал бы их героями в глазах городской молодежи, их показали бы по телевизору, и весьма сомнительно, чтобы многих из них признали в суде виновными. Нет, в задачу этого особого подразделения входило уничтожение того, что удавалось захватить при дилерах. И чтобы они наблюдали за процессом уничтожения. Не забывайте, дело было во время войны, объявленной наркотикам. И кое-кто из предприимчивых бостонских копов решил вести эту войну партизанскими методами. Эти ребята, о них до сих пор ходят слухи, были истинными неприкасаемыми. [56] Их нельзя было подкупить, нельзя договориться. Фанатики. Большую часть мелких дилеров они вывели из бизнеса, многих вновь пришедших отправили прямиком из города. Более крупные — типа Сыра Оламона, банды «Уинтер-Хилл», итальянцы и китайцы довольно скоро сами стали наводить эти рейды полиции в качестве платы за возможность продолжать бизнес. Со временем, поскольку торговля наркотиками пошла на убыль, а сами рейды оказались не более эффективны, чем какие-либо другие меры, это подразделение, по слухам, распустили.

56

Неприкасаемые — группа агентов ФБР, которая в конце 1920-х годов немало поспособствовала созданию образа неподкупного федерального агента и сыграла решающую роль в разгроме группировки Аль Капоне.