Прощай, Рим!
Шрифт:
— До свидания, Доминико и Лоретто.
— Чао, кари амичи…
— Чао, дорогие друзья!
Леонид, Петя, Сережа, Орландо вышли проводить их. На востоке, в той стороне, где родная земля, край неба уже окрасился в дымно-розовый цвет. Солдаты проходят несколько шагов, оборачиваются и машут рукой. Потом опять останавливаются, оборачиваются, опять машут. Счастливо, дескать, оставаться. Но вот тропка, замысловато извивающаяся между скал, круто уходит вниз. Солдаты скрываются из глаз. Все, кроме Леонида, возвращаются в пещеру. А он, не сводя взгляда с зоревой полоски, опускается на камень у входа.
…Теперь
Да, с этим оружием и с восемью болтами много не навоюешь. Но если сидеть сложа руки, никто тебе ни карабинов, ни пулеметов не принесет. Надо сегодня же сориентироваться в местности и каждому дать поручение… Нельзя ждать, когда враг на нас наткнется, мы сами должны найти его… А что поделаешь? Не выйдешь на дорогу в тюремной робе, мигом схватят. И без того немцы всю округу обрыщут. Пожалуй, придется набраться терпения и пару деньков в пещере пересидеть. Да, горячку нечего пороть. Может, тем временем Москателли с обещанной одежонкой подоспеет, да и людям невредно будет передохнуть. Тверже рука, зорче глаз.
Веки наливаются свинцом. Борясь с сонливостью, Леонид встает, прохаживается. А не убраться ли и ему в затишек, вздремнуть малость? Нет, нельзя. Надо, чтобы кто-то стоял на часах. А он пока вроде за командира…
В ущелье, как в трубе, ходит свежий утренник. Продрогнув насквозь, Леонид идет в пещеру и устраивается на корточках у самого устья. В кровь прикусывает палец — нельзя спать!
Арина Алексеевна, мать Леонида, говаривала, что нет сна слаще и крепче предутреннего, спишь, мол, как убитая. И в самом деле, оказывается, так оно. Ребята всю ночь напролет шумели, смеялись, а как занялась заря, вон какого храпака задали. Дольше всех держался Ильгужа, сидел, позевывал, прикрывая рот ладошкой, и тоже свернулся калачиком.
Леонид потер глаза. Ему вдруг попритчилось, что где-то совсем близко затенькала пташка. Он усмехнулся: откуда птице взяться, когда на дворе октябрьское ненастье!.. Чу? Вроде и впрямь распелась да так весело: «Тип-тип, тип-тип… пи-пи…» Леонид тихонько выкарабкался наружу и зажмурился, захлестнутый потоком солнечных лучей. Потом широко раскрыл глаза и полной грудью вдохнул утреннюю свежесть.
— Здравствуй, солнце! — крикнул он громко и сам не заметил, как из глаз его брызнули слезы.
Выяснилось, что на воле и солнце совсем другое. Именно этому, новому солнцу, его щедрости и благости обязана своей жизнью всякая земная тварь. Не будь тебя, солнце, не было бы и нас!..
Леонид подставил лицо утреннему ясному свету и сел на камень. «О соле мио…» Недаром именно итальянцы с таким упоением поют гимн солнцу. На их благостной земле оно, это солнце, растит самые сладкие и прекрасные в мире плоды — виноград, апельсин, лимон, персик, мандарин, абрикос, грушу… Но Леонид сейчас полжизни бы отдал, чтобы перенестись из этой богатой солнцем Италии в туманную равнину, в Оринск… Чтоб свидеться с Машей, с сыновьями,
7
— Леонидо, Леонидо…
Он вздрогнул.
— Это я, Орландо.
Юноша смотрел на него с нежной улыбкой, и лишь где-то в глубине его черных глаз, будто тень, притаилась печаль.
— Орландо… Орел морской! — Леонид порывисто прижал его к своей широкой груди. — Похоже, не так-то легко будет нам свыкнуться с тем, что мы на воле. — Он еще раз внимательно оглядел паренька и потряс головой, как это делал раньше Орландо: — Ты что… совсем выздоровел, что ли?
— Да, да. Выздоровел. Симуляция, для немцев. — Орландо засмеялся, но та скорбная тень не исчезла со дна его глаз.
Леонид и Сережа еще раньше подметили эту вечную грусть на лице Орландо, но полагали, что друг их угнетен своей болезнью. Он-то никому из них не рассказывал о мучительной смерти отца на острове Кефаллиния. Эта смерть надолго, а может и навсегда, отняла у него способность смеяться беспечно и самозабвенно, поселив в его сердце неутолимую скорбь и ненависть.
Орландо приволок из пещеры два огромных узла, развязал их и жестом пригласил Леонида — выбирай! В узлах оказались куртки, береты… Леонид окинул взглядом все это добро и усмехнулся. Он вспомнил, сколько хлопот всегда бывало в каптерке с его обмундированием. Ну ладно, хоть ребята оденутся. А так хотелось бы поскорее скинуть эту ненавистную тюремную робу!
Тут из пещеры вышел Петя Ишутин, хлопнул его по плечу и засмеялся:
— Чего приуныл?
Леонид молча схватил первые попазшиеся под руки штаны, тряхнул их и прикинул на свой рост.
— В детский сад собрался, что ли, в этаких штанишках? — захохотал опять Ишутин.
Орландо о чем-то вспомнил, улыбнулся и, хлопнув себя по лбу, юркнул в пещеру. Петя тоже сделал пару шагов за ним и гаркнул:
— Эй, удальцы! Хватит ухо давить, выползайте шмотки выбирать!
Народ дружно, как по команде, высыпал на волю.
— Какие такие шмотки?
— Немцы новую форму прислали, что ли?
— Мне подавайте полковничий мундир с погонами!
— Сережа, ты среди нас самый маленький, не лезь в пекло наперед батьки. Что достанется, то и сойдет.
— Ты сам не лезь! Знаю я вас, подсунете мне самую рвань.
Расхватали все в мгновение ока. Только Леонид все стоял в сторонке и вдруг с удивлением увидел, что на его долю совсем ничего не осталось: ни штанов, ни пиджака, ни берета.
Однако нашелся кто-то поблагоразумнее, закричал:
— Так не пойдет, товарищи! Надо распределить одежку по росту и рангу. Ты, Иван Семенович, будешь поопытнее и постарше других. Ну-ка, займись этим делом.
Но пока медлительный Иван Семенович уразумел, чего от него хотят, все поскидали тюремную рухлядь и вырядились в штатское. Между тем из пещеры вышел Орландо с добротным чемоданчиком в руках.
— Компаньо Леониде, это вам синьор Москателли прислал.
Полегчало на душе. Раз Москателли прислал, значит, будет ему впору. Пока он переодевался, ребята с шутками и смехом сгребли арестантское старье в большую кучу. Муртазин вспомнил, как немцы сожгли их прежнюю одежду солдатскую, как сгорели тогда письма Зайнаб, тщательно спрятанные им в стельках ботинок, и предложил: