Прощай, Титаник!

Барских-Кастальди Кира

По мере взросления лично у меня встал вопрос о границах в детско-родительских отношениях: где они проходят и кем проводятся. Я знаю, что мама их выстраивала незаметно, просто хранила какие-то свои тайны до моего определенного возраста, а потом уже делилась большим, но границы были: никаких сверхоткровенных подробностей. Я хотела хранить тайны, хотела не рассказывать о своих любимых приключениях, но не вышло, я всем с мамой делилась, почти обо всем говорила. Не знаю, верила ли она, что у меня и вправду такая бурная личная жизнь. Одна я знаю точно: она всегда готова меня выслушать, что бы я ей не рассказывала.

Почему я ощущаю зиму, когда на дворе 5 сентября? Почему все эти воспоминания нахлынули на меня, воспоминания и сожаления,

грусть человека, смотавшего клубок? Виноват ли Нэт Кинг Коул, виновато ли вино, свет лампы, может? Почему хочется плакать от того, что год назад жизнь была иной и в ином месте, рядом были люди и пили со мной вино, грустили, искренне или нет, – никогда не узнать, чужая душа потемки, но хочется плакать от того, что всё иначе, что столько дров наломано, столько обид нанесено, и обратного пути нет, только ностальгия, а иначе будет неправильно, иначе я буду неуравновешенной истеричкой-самодуркой, к тому же у меня есть гордость, и я не собираюсь её сматывать в клубок и класть себе в карм. Я говорю всё и не говорю ничего. Я не даю подробностей и причин состояния, которое описываю. А надо ли? Всё счастливые семьи счастливы одинакова, все несчастные семьи несчастливы по-своему. Я скажу так: все счастливые и несчастливые люди одинаково проявляют счастье и одинаково переживают несчастье. Их конкретные действия имею значение лишь для их собственных биографий, но чувства, ощущения, переживания едины для всех. Иначе не было бы обожаемых поэтов: если бы мы не разделяли с ними их душевных порывов, мы бы не хранили память о них, не обращались бы к ним и не вдохновлялись бы их словами. Мне достаточно того, что вы понимаете описываемые мною ощущения. Их причины могут быть разными, важно другое – они есть, вот они, как они появились – весомого значения не имеет.

Я много наблюдаю за человеком в самых различных его проявлениях, ипостасях. За рабочими-эмигрантами, за мамочками-домохозяйками, за девочками, за мальчиками, за всеми, кого вижу. Их жизни как раз и интересны причинно-следственной связью: как началось, как развивалось и чем закончилось. Почему тогда я не даю подробностей? Ну, конечно! Конечно, из-за раздутого чувства значимости, тщеславия, гордыни. Та я ещё тварь, такая же эскортница в душе, как и все те, о ком хотелось бы рассказать. Продажная, трусливая, глупая, вечно берегущая себя. Куда мне продавцом за кассу в кондитерскую, – у меня же и интеллект, высшее образование, и вообще я не такая как вы. О, как. И главное, сука, даже не могу ведь на работу устроиться. Кто я, что я – даже Господь не знает. Но одно ясно точно: я соглашусь на содержание, на сладкую жизнь с седыми яйцами, хотя в мечтах яйца зрелые, но не вялые. Боже, откуда все эти пошлости в моей голове? Потому что я трусиха, вот почему. Я не могу работать и зарабатывать. Я могу пить вино у камина в роскошном кресле с дорогим бокалом вина в руках, вся в облаке такого же дорого парфюма, в шелковых одеждах и холодных бриллиантах. Но мой семейный дом разваливается, маме нужно помогать с деньгами, мне нужно самостоятельно себя обеспечивать, а я только и способна пить вино и писать всё это, только потому что я люблю писать.

Я кладу сигарету между губ. Я по-прежнему дура.

Я втягиваю дым той же сигареты с сладким фильтром и коричневым стержнем и не могу не вспоминать, как начала курить в августе перед началом третьего курса, и как потом курила осенью среди опавших листьев на качелях во дворе дома перед общежитием, как курила зимой под подающим снегом, как курила около ресторанов в легком пальто среди зимы, как курила пьяная в компании друзей. Я как Марсель Пруст не могу того не вспоминать, когда курю.

Я всё также хочу беззаботной богатой жизни с сигаретами и вкусным дорогим вином, в большом доме, с коллекцией роскошного парфюма. Я согласна быть нелюбимой, это даже лучше для моей писанины – больше вдохновения. Я согласна просто быть, просто возьмите меня такую, посадите у камина в дорогих тканях, дайте мне винный

погреб и уверенный счёт в банке. Я помогу маме с её проблемами, я сделаю себе идеальные белые зубы и буду страдать, потому что принято связывать богемную жизнь с тайным страданием, что ж, может, это не далеко от правды, я ещё не проверяла, но хочу проверить и знаю, что так и будет. Нам же мёду не давай, дай пострадать. Я буду писать и рисовать. Буду бесполезной для общества, буду оправданием клише: богатой и пишущей. Но я обещаю не вмешиваться в политику, не заниматься фальшивой благотворительностью и не наносить вреда.

Как это связано с моей мамой? Это всё, что я могу сделать для неё. Я пью и курю за её счёт уже многие годы. Я так ничему и не научилась, я зачаток человека. Я – Эдичка Лимонов. Бедовая. Беда в том, что я не могу обеспечивать себя сама. Я – паразит. Псевдоинтеллектуал. Я хочу пить вино каждый вечер, а начинать утро с бокала шампанского, я хочу сыр с плесенью и инжир. Но мне даже не верится, что я могу это за свой счёт. Таких денег мне не заработать. Наверно. Я не знаю, мне же только почти 23 года.

Ощущение того, что всё будет иначе через год, не покидает. Хотелось бы, чтобы всё было иначе уже через месяц. Но как же это удивительно! Сейчас ты – ничто, и ждёшь, что через месяц или год ты будешь чем-то. Ты знаешь и не знаешь, будет это так или нет. Но у тебя есть опыт: вот прям сейчас год назад ты был иным. Значит, можно предположить, что действие закона «иначе» останется неизменным, и через год ты будешь иным. Последняя надежда бездельника. Пьющего и ищущего работу бездельника с вагоном желаний.

Господи, но что конкретно я могу сделать? Пойти мыть полы? Не обращать внимание на свои способности, если они, конечно, есть? Что делать мне, почти 23-летней девушке в Москве? Девушки, из недоеврейской семьи, приучившейся пить вино и куролесить? Что вы мне посоветуете? Ахаха, пойти мыть полы, я знала ваш ответ. Я и сама себе это советую. Будет хватать хотя бы на вино и сигареты. Уточню: я смогу самостоятельно покупать себе вино и сигареты и буду уборщицей. Ну не ирония ли? Пойти, что ли в эскорт? Начать вылизывать яйца старым американцам?

Я сделала ужасную вещь. Я сделала шаг на встречу с неизвестным мне человеком-иностранцем. Он писал мне, чтобы встретиться, но я неумело вела беседа в русле того, что он считает меня эскортницей, хотя, боже мой, он, моет, вообще ничего подобного не думал, но я идиотка настаивала, что хочу 30 тысяч за встречу. Если вы всё ещё думаете, что мне есть какое-либо оправдание, что я хороший человек, наверно, вы ошибаетесь. Я конченный человек, я хочу удобств, я хочу закрыть свой кредит и кредит брата, купить маме линолеум и кухню, я хочу только этого, я хочу хотя бы раз самостоятельно заплатить за квартиру, которую мы снимаем. Это всё, чего я хочу, помимо ещё одной бутылки вина.

Глава 5

Я не знаю, о чем писать дальше. О стыде, может быть. У нас семья алкоголиков, и мы боремся с этим, как можем: дядя закодирован, мама периодически силой мысли справляется, брат не пьют из-за любви к своей девочке. А я пью. И судя по всему, пишу по пьяне людям, которых боюсь, что согласна поужинать с ними. Такая семья. Точнее часть семьи. Так вот с не давних пор у нас в квартире появилось правило не пить (нарушать его можно было только маме, которая уехала). Поэтому то, что я взяла себе бутылку вина для вдохновения – преступление против семейных ценностей.

Но мы читающие алкоголики. Мы не те, кому нечего обсудить на лавках. Мы те, кто знает, кто такой Камю, Блаватская, Мамардашвили и Бродский. Мы знаем, что такое невероятное ощущение от того, что есть Бродский и есть все другие люди.

Я как-то писала, что всё начинается со стыда. Но это не так. Всё начинается с вины.

Я включила Нино Катамадзе. Стало ещё хуёвее. Пришёл дядя, и мне перед ним неловко за моё пьянство. Так хорошо было одной. Вдохновение появляется с хмелем. Воздадим похвалы хмелю.