Прощайте, сожаления!
Шрифт:
– Гузеева действует на манер того кукушонка, что задком выталкивает из гнезда чужие яйца, - спокойно объяснила Сологубова, бывшая учительница географии, которая любила сравнения с явлениями из мира природы и частенько вставляла их в свои интересные газетные тексты, похожие на маленькие очерки.
Неужели всё дело в том, что люди, работавшие вместе с Застровцевым в последний период его руководства "районкой", - для Гузеевой "чужие"? Поразмыслив, Каморин решил, что такое объяснение происходящего следует считать единственно правильным. Пусть все очень немолодые, сотрудники бывшего редактора - люди активные и опытные. Изгнать их - значит обескровить редакцию. Гузеева добивается этого, чтобы не дать Застровцеву возможности вернуться в свой коллектив. От его коллектива просто ничего не останется - будет чужая, враждебная ему
Неприятности на работе наложились на другую беду: на предыдущей неделе, обеспокоенный длительной невозможностью связаться с Александрой по телефону, Каморин заглянул в бутик "Апельсин" и там узнал от бухгалтера Уваркиной об аресте Александры и возбуждении против неё уголовного дела. Она же сообщила ему телефон адвоката Стаднюка, нанятого для защиты арестованной. Стаднюк, на вид почти старик, с прилизанными седыми волосами, но ещё довольно крепкий, значительно выше среднего роста, неохотно принял Каморина и с досадой посмотрел на него сквозь стёкла своих очков:
– Ничем вы не поможете ей и потому не суетитесь. Настраивайтесь на худшее. Улики слишком серьёзные и веские. Срок по её статье - до десяти лет.
– А нельзя ли увидеть её?
– Разрешения на свидания подследственных дают следователи, но добиться этого от них всегда трудно, а в вашем случае почти наверняка безнадёжно. Вы же не родственник. Если нужно что-то передать, то это можно сделать через меня. Со свиданиями станет проще после вынесения приговора. Это может случиться уже скоро. Следствие близится к концу. Её уже не вызывают на допросы...
Всё происходило, как в кошмарном сне: одна беда наслаивалась на другую, третью - и вот уже лавиной они обрушивались на него, маленького, слабого, не способного что-то изменить, погребая его заживо. Словно кто-то всесильный, незримо управляющий течением событий, захотел очень сурово наказать его. Мало тебе было потерять здоровье - вот ещё назревают новые горькие потери, работы и любимой женщины...
Впрочем, с угрозой потери работы он ещё как будто мог бороться. Отчего не судиться? При всей иллюзорности надежды на такое решение проблемы - ведь при желании уволить человека повод найдётся всегда, ему ли не знать это!
– обращение в суд было хорошо тем, что давал хоть какой-то выход для смятённого напряжения его души. Он попытался уговорить Барахвостову и Сологубову тоже подать иски, но старухи с молчаливой досадой отмахнулись от него. Они ограничились слёзными телефонными жалобами в комитет по печати и районную администрацию. Барахвостова утратила былой задор и ещё больше погрузнела, обмякла. И Сологубова, ещё недавно казавшаяся бодрой и жизнерадостной, вдруг стала рыхлой, безвольной, угрюмой, сразу постарев на десять лет.
Вопреки опасениям Каморина молодой судья Непомнящих, пытавшийся придать солидности своему свежему лицу при помощи ухоженной бородки и усов, подошёл к рассмотрению его иска добросовестно. Он затребовал из редакции должностную инструкцию корреспондентов, которую Гузеева не удосужилась переписать, и в перечне обязанностей этих сотрудников не нашёл работу по привлечению средств рекламодателей. Из чего был сделан вывод о незаконности наложенного на Каморина взыскания.
Своей победе Каморин радовался недолго: уже через неделю Гузеева объявила ему новое замечание, на сей раз "за необъективное освещение событий в подготовленной публикации". Поводом послужила жалоба бухгалтера ООО "СПК "Глубковский" Пустоваловой. С этой ещё довольно молодой бабой Каморин общался во время недавнего посещения хутора Глубки. Директора этого сельскохозяйственного предприятия, единственного в хуторе, на месте не оказалось, и информацию для газеты пришлось брать у бухгалтера. Пустовалова спроста, из желанию создать добрую репутацию своему СПК, рассказала о том, что дела у них идут неплохо. Оказалось, что сельскохозяйственным производственным кооперативом "Глубковский" является лишь формально, а фактически выживает
Однако газету с корреспонденцией об СПК прочли в налоговой инспекции, и там появились вопросы к Пустоваловой: как же так, по документам "Глубковский" прибыли не приносит и вообще дышит на ладан, в связи с чем налогов не платит, а корреспонденту вы рассказали об успешной торговой деятельности? Перед Пустоваловой возникла пугающая перспектива налоговой проверки и потери её "чистой" работы, которую так трудно получить в хуторе, которой она так гордилась. Ошалев от страха, она явилась в редакцию и потребовала, чтобы Каморин признался в искажении её слов и чтобы газета опубликовала информацию об этом. Другой редактор в подобной ситуации защитил бы своего сотрудника, но только не Гузеева: та воспользовалась удобным случаем для объявления Каморину нового взыскания.
Уже привычно Каморин подготовил новое исковое заявление, которое на сей раз, в отсутствие по какой-то причине Непомнящих, отнёс судье Засимовичу - тоже довольно молодому, красивому брюнету, на котором чёрная судейская мантия сидела особенно щёгольски. Засимович принял заявление, но при этом сказал с недоброй усмешкой: "Что-то вы зачастили к нам", - явно подразумевая другое: "Тебя же просто гонят в шею и непременно добьются своего, а ты своим сутяжничеством лишь напрасно отнимаешь у нас время".
Каморину стало так тошно, что на пути из суда в редакцию он позвонил адвокату Александры в надежде хоть от него услышать что-то отрадное. Но Стаднюк меланхоличным тоном сообщил, что следствие окончено, Александре вчера было вручено обвинительное заключение, а её дело направлено в Центральный районный суд.
Каморин остановился как вкопанный. Тоскливое чувство невозвратной потери, сиротства внезапно охватило его. Во всём Ордатове и и даже во всём мире лишь одна Александра казалась ему родной душой. Безумная идея, которая до сих пор только смутно брезжила в его сознании, вдруг оформилась чётко: нужно идти к Гомазкову, назваться журналистом и потребовать её оправдания, угрожая в противном случае опубликовать историю о вымогательстве его людьми денег у фермера Чигирова - того самого героя публикации "Либеральной газеты", который из-за жестоких преследований перенёс несколько инсультов и недавно умер. Пусть это почти наверняка будет бесполезно, он хоть что-то сделает для Александры. В "Оржицкой нови" ему после этого уже точно не задержаться, но ведь всё равно его выгонят оттуда не сегодня-завтра...
Каморин развернулся и направился не в редакцию, а в противоложную сторону - ко въезду в Оржицы со стороны Ордатова: там на виду у всех проезжающих красовался нарядный коттедж Гомазкова. Уже издалека бросалось в глаза это жилище, похожее на дворянский особняк с мезонином: широкая лестница с балюстрадой вела к полукруглому портику с ионическими колоннами, довольно высоко вознесённому над землёй благодаря наличию цокольного этажа и увенчанному полукруглым балконом. Все окна были арочными, а то, что находилось за балюстрадой балкона, было двойным, и над ним возвышалась остроконечная мансардная крыша наподобие мезонина. Весь фасад был выдержан в белых и кремовых тонах, напоминая отчасти торт с глазурью. Хотя, как сообразил Каморин, имевший опыт представления в прессе архитектурных новинок, все балясины, перила, капители и другие будто бы лепные элементы декора на самом деле были выполнены из сравнительно недорогого пенополиуретана, всё-таки вид этого здания производил впечатление дразнящего, вызывающего богатства.
Каморин подошёл к калитке в кованом заборе и нажал кнопку звонка. После короткой трели из домофона раздался женский голос:
– Кто там?
– Я корреспондент местной газеты. Хотел бы встретиться с Валерием Яковлевичем.
– Его сейчас нет.
– Тогда я приду в субботу в это же время.
– По какому вопросу?
– Я хотел бы получить у него комментарий по одному судебному делу.
– Из какой вы газеты и как вас зовут?
– Я представлюсь ему при встрече.