Прошел год
Шрифт:
Сумасшедший дом.
– Ладно, - наконец говорит Марк и устало машет рукой.
– Делайте что хотите.
Дома у Левы нас встречает сиделка.
– Можете идти домой, - говорю я ей.
Марк молчит.
– По условиям моего контракта, - объясняет
– Марк, - говорю я, - снимите караул.
– Можете идти, - говорит Марк.
– Завтра приходить?
– Не надо , - говорю я.
Марк молчит. И Ленка молчит. Смотрит на меня без своей обычной улыбки - бледная и напряженная.
– Так, - говорю я им обоим.
– Ни при каких обстоятельствах не приближаться к двери, не открывать, не входить. Убью любого, кто войдет. Не в моральном, а в физическом смысле этого слова.
Наверное, у меня такой тон, что оба они молча поворачиваются и уходят в другую комнату.
Что я помню дальше? Между прочим, я помню все. Я вошел и плотно закрыл дверь за собой. Попытался нашарить рукой задвижку и - естественно!
– не нашел. Ты смотрел на меня, не отрываясь. Потом я скажу, что человеческая физиология плохо переносит такие нагрузки. Я не понял, что произошло у меня с ногами. Но я их перестал чувствовать - вообще. И комната с тихим свистом стала вращаться вокруг меня.
– Левка, - почти неслышно сказал я и задохнулся. И рухнул лицом в твои колени, и почувствовал, как твоя рука легко легла мне на голову.
И медленно, как каплет вода сквозь ветхую крышу теплицы на растрескавшийся кафель пола, силы стали возвращаться ко мне.
Ленка мне рассказала потом, что происходило по ту сторону мира. "Три часа ожидания - это для Марика было слишком. Он ходил, лежал, съел два пакета чипсов. Я пыталась с ним поговорить, но он протестующе махал рукой и снова ходил. По-моему к тому же у него была легкая паранойя в связи со всем этим: а вдруг это какая-нибудь сложная завуалированная форма вендетты? Для него эта история была сродни какому-то античному мифу - малоправдоподобна и невероятно далека.
Вобщем, спустя ровно три часа, поправ страх насильственной смерти, он все-таки открыл эту дверь. И остолбенел.
Я заглянула в комнату из-за его плеча и не сразу, но поняла, что его напугало. В комнате был только ты - ты спал в глубоком кожаном кресле, удобно устроившись в нем, укрытый мягким серым пледом. Твоего лица почти не было видно, его закрывали упавшие на щеку волосы. Все окна в комнате были открыты настежь, и сильный августовский ветер затянул тяжелые синие шторы наружу - они там хлопали по карнизу.
Финал этой ситуации был, на мой взгляд, несколько комичным. Марк закричал:
– Папа!
– и бросился к окну, стал смотреть вниз.
Ты даже не пошевелился. Но зато в дверях ванной комнаты, которая в закрытом виде почти сливалась с дальней стеной, появился Лева, в длинном халате, с мокрыми после душа волосами.
– Тише, Марик, - укоризненно сказал он.
– Люди спят.
Он еще не очень твердо стоял на ногах, но улыбка, о возможности которой я могла только догадываться по "садово-огородной книге" - нежная, уверенная и прямо свидетельствующая о твоей победе, уже жила на его лице".
* * *
Стокгольм в середине октября тихий, ясный, благополучный. Для меня Стокгольм - это Малыш и Карлсон, Расмус-бродяга, мальчик Мио и волшебные яблоки.
Ты показываешь мне город, мы едим запеченную в сливках треску, смотрим с моста на опавшие листья клена, пьем пиво на улице. На церемонии вручения премии на сцене шведский король что-то долго и неслышно для присутствующих говорит тебе, а ты - ему. Вы оба при этом смеетесь и нарушаете протокол.
– Что он тебе говорил?
– спрашиваю я, уже ближе к вечеру, когда ты оказываешься в зоне относительной досягаемости. Ты отводишь меня в сторонку и так, чтобы не слышали многочисленные журналисты, говоришь мне на ухо:
– Он сказал: "Ну, ты, козел. Ты куда это пропал на двадцать лет? Тебе что, насрать на мнение мировой общественности?" А я ему : "Ты сам козел. Имел я в виду твою общественность. Но тебя лично я очень рад видеть".
Папарацци фотографируют нас сверху, снизу, сбоку, и даже понятно - зачем.
– Чего ты врешь!
– говорю я тебе.
– Я не вру!
– удивляешься ты.
– Мы с ним двадцать пять лет знакомы, еще с тех пор, как он был не королем, а простым престолонаследником. Он мой коллега, мы с ним когда-то в Лондоне лабораторию на двоих делили. Целых два месяца. И по вечерам пили портер. Я и на свадьбе у него был.
– А что, - задаю я идиотский вопрос, - короли тоже бывают биологами?
– Более того, - очень серьезно и еще сильнее понижая голос, произносишь ты, - случается, короли даже бывают людьми.
На пресс-конференции тебя спрашивают, вернешься ли ты в Израиль.
– Нет, - отвечаешь ты.
– Я как бы и не жил там никогда.
Повисает некая пауза.