Прошлое должно умереть
Шрифт:
– Даже если им и плохо, они хотят спастись сами, – поддержала его жена. – Вот возьмите революцию. Сколько евреев тогда принимали участие в революции. Тогда они вроде были героями, а сейчас все это ставят им в вину.
– Здесь ты не права. Евреи кинулись в революцию от безысходности. Тогда много умной интеллигентной еврейской молодежи получило образование заграницей. Они вернулись в Россию, а работать им было негде, вспомни черту оседлости Они даже не имели право жить в больших городах. А революция обещала им все: равенство, возможность быть полезными, поле деятельности. Большинство из них были идеалистами и действительно верили в революцию, в то, что будет построено новое общество.
– Да, но евреям
– Ну да. Они же стремились к какой-то деятельности, и так как им не разрешалось владеть ни землей, ни фабриками, ни заводами, они становились лучшими в том, в чем можно было: в искусстве, в экономике. Кстати, евреи, которые жили в Европе, а потом в Америке, это не настоящие евреи. Постоянная борьба сделала их перерожденцами, умеющими быстро обучаться, приспосабливаться, развиваться. Настоящие евреи – народ жестоковыйный. Это вот они, – мужчина показал в сторону ортодоксов. – Они остались такие, как и были пять тысяч лет назад, и гордятся этим.
– И, между прочим, правильно гордятся, – тут же отпарировала его жена. – Ведь евреи – единственный народ в мире, сумевший восстановить свое государство и свой язык, бывший мертвым две тысячи лет. Где все те народы, которые начинали вместе с нами? От них уже и следа не осталось. А мы существуем, и даже на том же месте. И, кстати, вернулись мы в землю обетованную только благодаря своей жестоковыйности, то есть упрямству. После страшных погромов в Кишиневе евреям предлагали создать свое государство в Африке. Но что они ответили? Или Израиль, или ничего. И, в конце концов, получили Израиль.
– Да, получили, – возразил ей муж, – но для этого потребовался Холокост и шесть миллионов жертв. Только будучи под впечатлением Холокоста мир согласился разрешить евреям создать свое государство. И еще неизвестно, хорошо ли это было.
– Что ты имеешь в виду?
– Да то, что евреи, они как удобрения. Когда они разбросаны по свету, там, тут, они способствуют росту всего нового, а когда они собраны вместе, это всего лишь куча навоза, – засмеялся мужчина.
– Ты говоришь ерунду, – обиделась жена, которая, как видно, была большей патриоткой из них двоих. – Когда я в прошлом году гостила месяц в Израиле, меня повезли на экскурсию в Музей Катастрофы возле Нагарии. Там я видела такие страшные фотографии, у меня сердце разрывалось. Особенно, когда я смотрела на фотографии, где толпы беззащитных людей покорно шли в газовые камеры. Мне было так страшно. Но тут мне повезло. В музей привезли на экскурсию солдат Армии Обороны Израиля. Они вошли в зал, и когда я оглянулась, то увидела, что за мной стоят десятки крепких ребят и девушек, сжимающие в руках автоматы. И тогда я поняла, что Катастрофы больше не будет. Они не допустят ее, мы больше не беззащитны.
Олег слушал их, широко раскрыв глаза. Боже мой, о чем они говорят. Их только что жестоко оскорбили на прежней родине, они понятия не имеют, на что они будут существовать на новой, а сидят и спорят о судьбах еврейского народа, как будто бы им больше не о чем волноваться. Ох, уж этот неистребимый дух российской интеллигенции, русского ли, еврейского ли происхождения. Не заботиться ни о чем насущном, а заниматься постоянными поисками смысла жизни. Ох, уж эта их чертовая неприспособленность. Во всех странах люди, получив образование, стремились тут же сделать из него источник дохода, а в России главной считалась духовная жизнь и духовная пища. Своей дурацкой непрактичностью они и способствовали тому, что к власти пришло быдло. Правда, теперь это быдло называет себя элитой, но на самом деле кухаркины дети были и остались. А этих жизнь ничему не учит. Слава богу, что он человек практичный, и едет не на пустое место, а к хорошо обеспеченному
Кстати, вдруг спохватился он, а подарки? Я же еду в чужую семью. Мне придется пожить, наверное, несколько дней у них, а я собираюсь приехать с пустыми руками. Ну и позор. Хорошо хоть есть еще время забежать в дьюти-фрии.
Он извинился за то, что не может дослушать до конца дискуссию, и побежал в магазин.
Еще десять лет назад это была недоступная роскошь для советских людей, а сейчас то же самое можно найти в любых других магазинах. Быстренько прикинув в уме, что не имеет понятия о том, что может понравиться Аркадию Семеновичу и его женщинам, Олег решил отделаться подарками общего назначения. Бутылка «Наполеона» для Шполянского, бутылка немецкой вишневой наливки и коробка хороших конфет. Сойдет для первого дня, а потом можно будет купить что-нибудь еще.
Запасшись подарками, Олег вернулся в зал ожидания. Вскоре их повели в самолет, но и здесь Олегу не повезло. Вылет самолета задержался на пять часов. Кто-то сдал багаж, а сам не явился на посадку. При всеобщем страхе перед террористами, самолет не выпустили, пока не вытащили из багажного отсека все чемоданы и не вычислили багаж потенциального террориста.
Когда самолет, наконец, взлетел, было уже четыре часа утра. В аэропорту имени Бен-Гуриона они приземлились около восьми утра. Выйдя из самолета, Олег понял, что попал в совершенно другой мир. Ярко светило солнце, небо было синее, безоблачное. Всюду росли пальмы и какие-то другие необычные деревья, покрытые крупными красными, сиреневыми и белыми цветами. А главное, было тепло, даже очень тепло. Олег сразу вспотел и почувствовал себя грязным и неуклюжим, просто серым пятном на фоне сверкающего пейзажа. Их повели и посадили в кресла в каком-то зале. Сбоку на стойках лежали горы запечатанных в целлофан бутербродов, стояли кувшины с кофе и соками. На подносах громоздились нарезанные апельсины. Время от времени через громкоговоритель называли фамилии, и люди заходили в какие-то кабинки. Оттуда они выходили с пачками документов и денег, забирали свои семьи и исчезали. Вначале отправлялись семьи с детьми, и Олег вскоре распрощался со своими новыми друзьями – попутчиками. Они чуть ли не силой оставили ему телефоны своих родственников, чтобы он мог найти их, если ему понадобится помощь. Его очередь наступила одной из последних. Получив документы и деньги и, отказавшись от такси, объяснив, что его встречают, он вышел на воздух. Ожидая там, в зале свою очередь, он успел умыться и переодеться. Сейчас в джинсах и футболке он чувствовал себя отлично. Встречающих не было. Не было и Аркадия Семеновича. Вместо него там стояла тоненькая фигурка в обтягивающих джинсах, едва прикрывающих низ живота и в коротеньком топе, едва прикрывающем крепкую округлую грудь.
– Привет, – сказала она, направляясь к нему. – Ты ведь Олег? А папа заболел. У него радикулит, он разогнуться не может, поэтому он поручил мне встретить тебя.
Она говорила на русском языке со странным гортанным акцентом. Но Олег даже не слышал, что она ему говорит. Как зачарованный он смотрел на нее. С тонкого нежного лица мадонны на него смотрели огромные миндалевидные родные Лерины глаза.
– Ничего, что я говорю тебе «ты»? – продолжала она. – У нас в Израиле все говорят друг другу «ты». У нас нет «вы».
Ну, вот, подумал он, глядя на ее шевелящиеся губы и по-прежнему ничего не слыша, кажется, я приехал домой.
Он перевел глаза ниже, увидел кольцо, торчащее в пупке, и подумал:
А кольцо-то я у тебя из пупка выну, И джинсы придется подтянуть повыше, а кофточку пониже.
Почему-то эта мысль доставило ему такое удовольствие, что он даже засмеялся.
– Почему ты смеешься? – мгновенно обиделась его, пока еще ничего не подозревающая любовь. – Я сказала что-то смешное?