Проси, что хочешь: сейчас и всегда
Шрифт:
И тут неожиданно я вспоминаю слова своего отца. Только что мне удалось удивить Флина, и это пробило брешь в его защите. Я улыбаюсь. Плечи мальчика расслабляются, как будто бы с них только что сняли тяжелую ношу.
– Спасибо, я уже представлял себя в интернате.
Меня трогает его откровенность.
– Флин, ты должен мне пообещать, что никогда больше не будешь так себя вести. Никому не хочется отправлять тебя в интернат. Наоборот, кажется, что именно ты своими поступками делаешь все, чтобы туда попасть. Ты разве сам этого не понимаешь?
Он
– Что случилось в тот день в колледже?
– Ничего.
– Ну уж нет, дорогой! С секретами покончено! Если ты хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен доверять мне и рассказать, какого черта происходит в колледже, и почему все утверждают, что ты начал драку, хотя я уверена, что это не так.
Он закрывает глаза, пытаясь просчитать последствия того, что он собирается мне сообщить.
– Роберт и другие мальчики начали меня дразнить. Они как обычно называли меня узкоглазым, трусливым кроликом, боякой. Они насмехались надо мной, потому что я не умею кататься ни на скейтборде, ни на велосипеде, ни на роликах. Я старался, как всегда, не обращать на них внимания, но когда Джордж толкнул меня на пол и начал бить, я схватил его скейт и ударил его по голове. Я понимаю, что не должен был так поступать, но…
– Эти наглецы говорили тебе такие слова?
Флин кивает головой.
– Они правы. Я ничего не умею.
Я про себя проклинаю Эрика. Он своими страхами, что что-нибудь случится, довел дело до такой ситуации. Мальчик шепчет:
– Учителя мне не верят. Для них я просто чудак, белая ворона в классе. И раз уж у меня нет друзей, которые бы меня защищали, всю вину всегда сваливают на меня.
– А твой дядя тоже тебе не верит?
Флин пожимает плечами.
– Он ни о чем не догадывается. Он считает, что я сам создаю проблемы, потому что я конфликтный ребенок. А я не хочу, чтобы он узнал, что мальчишки издеваются надо мной, потому что я трус. Мне не хочется его разочаровывать.
У меня болит душа. Несправедливо, что Флину приходится нести это бремя в одиночку и что Эрик ничего не знает. Мне нужно с ним переговорить. Но сейчас не это главное. И, сосредоточившись на ребенке, я беру в ладони его лицо и шепчу:
– Ты плохо поступил, ударив мальчика скейтом по голове. Ты ведь это понимаешь?
Флин кивает, и, желая ему помочь, я продолжаю:
– Но я не позволю, чтобы тебя еще кто-нибудь обидел.
Его глазенки внезапно оживают. Он так напоминает мне племянницу.
– Прижми большой палец к моему. А когда они сомкнуться, дай пять.
Он делает то, что я сказала и снова улыбается.
– Это тайный знак дружбы между моей племянницей и мной. Хочешь, теперь он станет и нашим с тобой знаком?
Он соглашается, улыбается, и я готова прыгать от счастья. Перемирие. Наконец-то у нас с Флином наступило перемирие. И когда мне кажется, что лучше уже быть не может, он говорит:
– Спасибо тебе за то, что спала эту ночь у меня.
Стараясь показать ему, что это пустяки, я пожимаю плечами.
–
Он с улыбкой отвечает:
– Ты не боишься грозы. Я знаю. Ты ведь взрослая.
Я заливаюсь смехом. Как умен этот чертенок!
– Знаешь что, Флин? Когда я была маленькой, я тоже боялась грома и молнии. Каждый раз, когда приходила гроза, я сразу же бежала в кровать к родителям. Но моя мама научила, что не надо бояться капризов погоды.
– И как она тебя этому научила?
Я улыбаюсь, и, вспомнив ее ласковый взгляд, теплые руки, нежную улыбку, объясняю:
– Она говорила мне закрыть глаза и думать о хорошем. А однажды она купила мне талисман. Его звали Кальмар. Он стал моей первой собакой, моим супердругом и суперталисманом. И когда надвигалась гроза, Кальмар забирался ко мне в кровать, и с ним мой страх проходил, я становилась храброй. Мне больше не нужно было идти в родительскую постель. Меня защищал Кальмар, а я защищала его.
– А где он сейчас?
– Он умер, когда мне было пятнадцать лет. Он на небе с моей мамой.
Флин удивляется, когда я ему это рассказываю. Я решаю не упоминать о Курро, это было бы слишком жестоко.
– Да, Флин, моя мама умерла, как и твоя. Но знаешь? Она вместе с Кальмаром сверху дает мне силы, чтобы я ничего не боялась. Уверена, что твоя мама делает то же самое для тебя.
– Ты в это веришь?
– О, да! Конечно, я в это верю.
– Я совсем не помню маму.
Я очень тронута грустью в его голосе:
– Это нормально. Ты был очень маленьким, когда она ушла.
– Мне бы хотелось узнать ее.
Его боль становится моей болью. Мое сердце не позволяет мне уклониться от этой темы, и я тихо говорю:
– Думаю, что ты можешь узнать ее, увидев ее глазами людей, которые ее любили, например, твоей бабушки Сони, тети Марты и Эрика. Так ты будешь вспоминать о ней и узнавать, какой она была. Несомненно, твоей бабушке будет приятно рассказать тебе о ней.
– Соне?
– Да.
– Она вечно занята, - возражает мальчик.
– Это вполне закономерно, Флин. Если ты не позволяешь ей ни заботится о тебе, ни баловать тебя, она должна продолжать как-то жить. Люди не могут ждать, когда их позовут, у них есть собственная жизнь, свои заботы, они должны продолжать жить, какую бы боль им не причиняло такое равнодушие. Кстати, а почему ты зовешь ее по имени, а не бабушка?
Ребенок пожимает плечами и на какое-то время задумывается над ответом.
– Не знаю. Думаю, что потому что ее зовут Соня.
– И тебе не хотелось бы звать ее бабушкой? Уверена, что ей было бы приятно, если бы ты ее так называл. Позвони ей как-нибудь, сходите с ней поужинать, пообедать или просто попить чаю. Попроси ее рассказать тебе о твоей маме, и я убеждена, что она покажет тебе, насколько ты важен для нее и для тети Марты.
Мальчику эта идея приходится по душе. Мы погружаемся в молчание. Но вдруг он произносит: