Прости меня, Леонард Пикок
Шрифт:
Чем чаще это случалось, тем менее дружелюбным он становился.
И так продолжалось два года.
Я не хотел терять друга.
А вам разве никогда не приходилось делать нехорошие вещи просто ради сохранения дружбы?
Я старался обходить стороной спальню Ашера – не хотел оставаться с ним наедине, – но он был настойчив, постоянно предлагал мне заняться борьбой, и это стало нашим кодовым словом.
Затем я начал отказываться под разными предлогами: говорил Ашеру, будто не могу с ним играть, так как не сделал уроки или меня наказала мама, ну и все прочее. Он быстро понял намек, и вот именно тогда-то он и
Все закончилось кулачной расправой: Ашер здорово накостылял мне, так как я отказался заниматься «борьбой».
Он всегда был сильнее и больше меня.
А я плевать хотел на побои.
Что позволило мне обрести желанную свободу.
Когда я недвусмысленно дал Ашеру понять, что, если для достижения своей цели он продолжит заниматься рукоприкладством, я буду вечно ходить в синяках, а это, естественно, вызовет ненужные вопросы.
Может, именно тогда я и стал мужчиной.
Когда родители спрашивали о синяках, я отвечал, что подрался с Ашером.
Они никогда не задавали лишних вопросов.
Возможно, они даже решили, будто я голубой.
Кажется, однажды я попытался признаться Линде, но она категорически отказалась мне верить и быстро сменила тему разговора. Не помню точно, чтo именно я тогда ей сказал, скорее всего, напустил туману. И вообще, как можно говорить напрямую о таком дерьме, когда у тебя пубертатный период?! Я вспоминаю, как она тогда рассмеялась, будто я просто задорно пошутил. Вспоминаю, как тоже рассмеялся, потому что так безопаснее, хотя, возможно, тут я слегка загнул. Может, я и пытался объясниться, но эти моменты почему-то практически стерлись из памяти, поэтому ничего утверждать не могу.
Никто и никогда так и не узнал правды, что, наверное, очень неправильно – и даже опасно.
Я стал фриком, тогда как Ашер каким-то образом умудрился сделаться и популярным, и хорошо адаптивным, и, по мнению большинства людей, вполне нормальным, по крайней мере, внешне.
Хулиганы всегда популярны.
Почему?
Люди любят сильных.
Интересно, а если я пристрелю Ашера, то стану сильнее, хотя бы на время? [65]
Но сейчас, стоя под окном его комнаты, я снова становлюсь тем испуганным мальчуганом, чьи родители рассеянные и вообще пропащие, чья мама ни слова не говорит, когда однажды застает своего сына и его лучшего друга голышом, а просто закрывает дверь и делает вид, будто ничего не случилось [66] .
65
Новости моментально сделают меня знаменитым, однозначно, а что есть слава, если не сила и популярность?
66
Неожиданно я вспоминаю, как это было. Действительно вспоминаю. Воспоминания вполне реальные. Откуда они взялись?
И по какой-то неведомой мне причине я начинаю вспоминать тот летний день, еще до начала всей этой скверной истории, когда мы просто были двумя обычными пацанами.
Наверное, последнее хорошее воспоминание, сохранившееся у меня о моем старом друге.
В тот день нам с Ашером вдруг взбрело в голову оседлать свои велосипеды
Выехали мы в девять утра, а дома нас ждали только к обеду, то есть к пяти.
Таким образом, в нашем распоряжении было восемь часов, и мы решили три с половиной часа ехать вперед, а затем повернуть назад, в сторону дома; на обратный путь мы оставили четыре с половиной часа, поскольку знали, что к тому времени прилично подустанем.
Абсолютно бесцельная поездка – подобные идеи возникают в голове у детей, которым летом становится скучно до одури. Мы никогда еще не покидали пределов города без родителей и отлично знали, что по головке нас не погладят, поэтому у нас жутко билось сердце, когда мы в нарушение всех запретов принялись упрямо жать на педали.
Помню, как Ашер ехал впереди, прокладывая нам дорогу через городки, где мы прежде не бывали, хотя это было совсем близко, а еще помню чувство свободы – незнакомое, живое, пьянящее.
Помню, нам пришлось остановиться, когда опустился красно-белый шлагбаум, мы смотрели на проходящий поезд, и я вдруг заметил, что футболка Ашера промокла от пота. Он заставлял нас усердно крутить педали, и у меня уже начали гореть бедра, но стоять и ждать на жаре оказалось еще тяжелее. Когда прошел поезд и шлагбаум поднялся, мы снова тронулись в путь.
Ашер постоянно оглядывался через плечо и улыбался мне – и в этот момент я любил его, как любят брата или верного друга, – и мне было плевать и на надоедливую мошкару, и на шаловливый ветер, который трепал волосы.
Помню, как мы сидели у пруда в незнакомом парке в незнакомом городе, где мы вообще никого не знали, и ели вчерашнюю пиццу, которую предусмотрительно завернули в фольгу и сунули в рюкзак.
Мы даже практически не разговаривали, но улыбались как дураки, радуясь этому празднику непослушания, благодаря которому оказались совершенно одни в большом мире; мы до сих пор не могли поверить легкости осуществления нашего замысла: а всего и делов-то, что запрыгнуть на велосипед, нажать на педали, освободившись таким образом от опеки родителей, и вырваться из привычного круга вещей – ведь впереди нас ждало столько всего неизведанного и интересного.
Тот день опьянил нас новыми возможностями.
Мы оба это понимали, и потому у нас не было нужды облекать свои чувства в слова.
Все было понятно без слов.
Что с нами случилось?
Что случилось с двумя мальчишками, которым просто нравилось часами крутить педали?
Ствол моего «вальтера» теперь практически касается стекла.
Основной объект не подозревает о моем присутствии.
Основной объект находится примерно на расстоянии пяти футов от меня.
Если твой дедушка сумел ликвидировать нехорошего человека, значит и ты тоже можешь, думаю я.
Экран компьютера освещает призрачным светом спальню объекта.
Я парю над своим телом и одновременно пытаюсь положить указательный палец на спусковой крючок,
и «вальтер»
сейчас
выстрелит,
и стекло
разлетится
вдребезги,
и голова
объекта
взорвется,
точно тыква.
Но по какой-то причине ничего этого не происходит.